Глядя в его открытое лицо, Марта, казалось, видела лишь раскрасневшегося, простоватого извозчика, доброго, великодушного человека, который вконец избаловал и жену, и детей, человека, который не мог даже ради спасения своей жизни попасть в широкую стену хлева из заряженного ружья. Но в то же время она почувствовала и силу, которая до этих пор была от нее скрыта. А быть может, она просто не обращала должного внимания на кузена и потому не замечала твердости в его характере.

Он посмотрел на дом: оставшаяся открытой дверь приглашала вернуться. И Марта увидела темные круги под глазами и щетину на подбородке, свидетельствовавшие о цене, которую Даниэлю пришлось заплатить за ее секрет.

Быстро сложив свои пожитки и надев новую мантилью, Марта села в ожидавший ее фургон. Томас ушел охотиться несколько часов назад, так, по крайней мере, он сказал, но она подумала, что, может, его уход был своего рода самозащитой. Она снова и снова вертела головой в разные стороны — не промелькнет ли где-нибудь знакомая фигура, но фургон очень скоро погрузился в клубящиеся обрывки тумана, исчезающего по мере того, как воздух становился теплее. Рядом с ней на козлах сидел Джон со взволнованным лицом, пристально глядя широко раскрытыми глазами на дорогу перед ними.

— Не беспокойся о Тейлорах, — сказал ей Джон в середине пути. — Я присмотрю за ними, что бы там ни было...

Он замолчал, не договорив.

Марта сидела и дрожала. Она плотнее закуталась в мантилью, хотя солнце уже светило вовсю, согревая ее шею теплыми лучами. Вдруг у нее в ушах начался стук, какой бывает при молотьбе. Она прижала руки к лицу, прерывисто дыша сквозь ладони, и, прежде чем успела отвернуться, почувствовала, как Джон легонько коснулся ее плеча.

— Томас никогда не оставит тебя, — сказал он. — Никогда.

Без слов она покачала головой, ища глазами знакомые тропинки среди покрытых наростами дубов и вязов, уже умытых желто-коричневой краской. Почувствовала запах плодов жимолости, тяжелых и перезрелых из-за дождей, вспомнив, что их аромат предвещает свадьбу. Когда они собирали летний урожай, Томас с гордостью показал ей свой участок земли у излучины Конкорда — место, где песчанистый сланец и серые камни были плотно спрессованы волнами бегущей реки. С западной стороны участок граничил с Большим Лугом, поросшим желтым дроком. «Дерево и камень» — так однажды сказал Томас, описывая свое будущее жилище. Дом должен был стоять на берегу, над блестящими валунами, окруженный березами и ясенями, с огромным общинным полем позади, и золотисто-янтарное закатное солнце будет глядеть прямо в окна.

Однако теперь, скорее всего, из-за упрямства и злобы кузины дом в излучине реки превратится в мельничное колесо, а лишившийся этого дома человек, возможно, будет закован в кандалы и отправлен в Англию на особом корабле, в котором перевозят преступников. Свадьбы уж точно не будет: Томас решит, что это она его предала.

По настоянию Марты Джон остановил фургон неподалеку от дома Аллена. На ватных ногах она вышла на дорогу и, словно немая, стояла в вязкой пыли, не в состоянии произнести самых простых слов прощания.

Повернувшись, она двинулась через двор по направлению к дому. Молча встала в открытых дверях без приветствий и объяснений, встретила удивленные взгляды отца и двух наемных рабочих. Они как раз ужинали и так и застыли с ложками в руках, будто перед ними возникла лесная нимфа Эндрю Аллен медленно положил ложку на стол. Удивление на его лице быстро сменилось сначала досадой, а затем подозрением. Резким жестом он приказал рабочим покинуть комнату.

Когда они с дочерью остались наедине, он аккуратно вытер рот тыльной стороной руки и спросил:

— Ты собираешься обзавестись семьей?

Поставив на стол вынутую из узелка пустую миску, которую она брала к Тейлорам, чтобы наполнять ее за счет собственного труда, она покачала головой. Не сказав ни слова, поднялась на второй этаж, где стояла ее старая кровать, и легла спать.

Когда Марта проснулась, был уже день, но который это был день, она в точности не знала. Она уснула, лежа на животе, сложив руки под грудью, и теперь чувствовала, что ее веки так распухли от слез, что их почти невозможно разомкнуть. Она просыпалась и опять засыпала, и этот сон урывками, смешавшись с состоянием полузабытья, не давал ей возможности понять, что ей приснилось, а что происходило на самом деле. Она резко села в кровати, выпрямив спину, и заметила, что кто-то покрыл ее старым материнским одеялом. Провела пальцами по сухим, как бумага, губам и почувствовала, что ей отчаянно хочет пить.

Марта взяла в руку башмаки, осторожно спустилась по лестнице и встретилась взглядом с отцом, одиноко сидевшим за столом. Он выразительно посмотрел на ее развязанный корсаж и разметавшиеся по плечам непослушные, спутанные волосы. Постучав указательным пальцем по столу, он в тревоге вскинул свои густые брови, будто говоря: «Так-так. Это надобно привести в порядок». Но когда Марта ничего не ответила, а лишь уставилась на него отрешенным взглядом, он перевел глаза на окно и шумно вздохнул. Подойдя к бочке с дождевой водой, Марта принялась жадно пить, не замечая, что вода из ковша льется ей на юбку. Потом взяла кусок кукурузного хлеба и села к столу.