Вскоре, однако, Сытину суждено было обнаружить, что на его издательском комбинате развелось много таких борцов за перемены. Как будет отмечено в отчетах полиции, рабочие Сытина из типографии на Пятницкой – в Москве их называли «сытинцами» – сыграют заметную роль в общегородской стачке печатников 1903, а также в революции 1905 года.

Согласно переписи населения империи, проводившейся в 1897 году, 4 процента промышленных рабочих Москвы, или 11 тысяч человек, были заняты в «печатной» отрасли, которая охватывала все производство печатной продукции – от брошюр до обоев. Более половины из них работали в газетных и книжных типографиях. По переписи 1902 года, об шее число печатников достигло 12 тысяч человек, а у Сытина тогда было свыше тысячи рабочих [222] . Многие, подобно Сытину, были из крестьян, но тем не менее среди промышленных рабочих печатники считались наиболее грамотной и образованной группой, они легче других воспринимали новые идеи и были сплоченнее.

Не позднее, чем в начале 1903 года, активисты издательской фирмы «Товарищество И.Д. Сытина» и других московских типографий организовали, вопреки законам Российской империи, Союз московских типографских рабочих. Печатники каждой из вошедших в союз типографий выдвигали своих представителей в совет депутатов, из числа которых, в свою очередь, создавался небольшой исполнительный комитет. Впоследствии эта трехступенчатая структура легла в основу не только открыто учрежденных Совета печатников и других промышленных союзов, но и городских рабочих советов Москвы и Петербурга во время революции 1905 года. Весной 1903 года, дабы избежать преследований полиции, едва оперившийся совет собирался редко, но через депутатов доводил все свои постановления до сведения рядовых членов. Тем летом совет известил рабочих о намерении провести забастовку в октябре или ноябре, то есть в самую горячую пору года, когда простои обернутся для Сытина и других издателей наибольшими убытками и заставят их быть сговорчивей [223] .

В июле полиция провела аресты некоторых членов исполкома, и тогда вожаки, оставшиеся на свободе, решили ускорить забастовку и перенесли ее на 9 сентября [224] . Решение нашло поддержку. К полудню назначенного дня большинство сытинцев оказались среди примерно трех тысяч бастующих типографских рабочих. Они требовали повышения заработной платы и сокращения рабочего дня с одиннадцати до девяти часов. По указанию своих руководителей сытинцы – члены союза пришли на работу, как обычно, объявили забастовку, затем призвали своих товарищей присоединиться к ним. Агитаторы забастовщиков разошлись по разным корпусам. Убыточная забастовка закончилась на четвертый день, когда Сытин и другие члены Общества деятелей печатного дела согласились повысить зарплату и сократить продолжительность дневной смены до десяти, а ночной – до девяти часов. Сытин выполнил обещание, а некоторые издатели не сдержали слова, ибо, заявили они, забастовка была незаконной.

После прекращения стачки полиция арестовала не менее 446 вероятных зачинщиков. В результате 286 человек из них были высланы в свои родные деревни, остальные попали под надзор. Немногие оставшиеся после разгрома приверженцы нелегального союза, среди которых были и сытинцы, тайно объявили себя «Союзом московских типографских рабочих для борьбы за улучшение условий труда», примкнули к меньшевикам и стали ждать своего часа. Между тем печатники могли вступать и вступали в легальное «Собрание русских рабочих», однако сытинская типография на протяжении еще нескольких лет оставалась одним из очагов подпольной деятельности.

Что касается масштабов сентябрьской стачки, то, по данным шефа московской полиции, в ней приняли участие 76 процентов типографских и литографских рабочих (6599 из 8233), закрылось 60 процентов всех печатных предприятий (89 из 49). Охранное отделение, которое прилежно вело собственный учет, насчитало среди активных участников стачки 703 сытинца [225] . В отличие от последних никто из типографии «Русского слова» не присоединился к бастующим.

Спустя пять месяцев после сентябрьской забастовки, 27 января 1904 года, внезапным нападением на русскую военно-морскую базу Порт-Артур началась война с Японией. К исходу двадцатимесячного вооруженного конфликта Сытин станет владельцем крупнейшей газеты империи, и ни одна из дореволюционных газет России не сможет сравниться с ней в популярности. Самый большой тираж в 1903 году составил 43 тысячи экземпляров; к декабрю 1904 года ежедневно печаталось 117 тысяч экземпляров «Русского слова». Поскольку в первые месяцы войны резко подскочили цены (за телефонные и телеграфные услуги – на 353 процента, редакционные расходы – на 133 процента), Сытин увеличил в 1904 году плату за рекламу и стоимость подписки (последнюю – до 7 рублей). В итоге он впервые получил от издания газеты существенную прибыль [226] .

Одним из двадцати военных корреспондентов «Русского слова» был Вас. И. Немирович-Данченко, и только в первый год войны он дал в газету 350 сообщений. В «Русском слове» с восторгом писали, что он всегда впереди, всегда под огнем, всегда на позициях [227] . Репортажи поступали также от корреспондентов из таких дальних мест, как Шанхай, Владивосток, Чифу, Сингапур, Коломбо и Сан-Франциско.

В лице своего отважного автора В.Е. Краевского «Русское слово» совершило блестящий рейд по тылам противника; в последние месяцы 1904 года с подложным британским паспортом на имя Перси Палмера он проехал по Японии, беря интервью на английском языке. 3 января 1905 года в «Русском слове» появился следующий удивительный, хотя и чересчур скромный анонс: «Вчера В.Е. Краевский возвратился в Москву. Материала в Японии собрано масса. После беспрерывного путешествия от Иокогамы до Москвы – один день роздыха, и послезавтра появится первый фельетон о Японии в настоящую минуту». Редакторы приурочили эту серию репортажей к ежегодной подписной кампании, пообещав рассказать много интересного о том, что представляет собой «Вражеская страна в военное время», – под такой рубрикой публиковалась серия.

С января по май включительно было напечатано тринадцать статей Краевского. Они замечательны тем, что полностью разрушают тот образ Японии, который создавали в России официальные и добровольные пропагандисты [228] , ибо у Краевского японцы предстают умной, процветающей и, если не считать жестокого обращения с пленными, цивилизованной нацией. В частности, они имели в избытке продовольствия. Краевский пишет: «Мне хорошо известно, как выглядят в массе китайцы, но в Японии все совсем иначе: никаких истощенных лиц, похожих на выжатый лимон». Далее, в доказательство устойчивого в целом положения в стране, Краевский на основании продолжительных бесед с японскими банкирами делает вывод о том, что торговля и промышленность в Японии развиваются «полным ходом» [229] .

Краевский описал также встречу с получившим награду молодым японским майором за бутылкой бордо на веранде токийского «Грандотеля». Свободно изъясняясь по-английски, майор точно предсказал поражение русских при Мукдене на юге Манчжурии. Превосходство японцев он объяснил, среди прочего, их чистоплотностью и возможностью откровенно говорить на политические темы. «Разве такие разговоры не опасны?» – искренне удивился Краевский. «Вовсе нет», – ответил майор, пояснив, что в споре закаляется воля к борьбе [230] .