В связи с Панамой есть повод ненадолго отвлечься от политики и попытаться передать не раз пережитое мной волнующее ощущение дивной экзотики Латинской Америки. В феврале 1979 года в Панаме мы оказались свидетелями и участниками на редкость жизнерадостного и затейливого действа. Нас пригласили на ежегодный «Праздник весны». Его участники – а это почти весь город, поселок и т. д. – дают волю своему темпераменту: поют и пляшут под шумную и воинственно?ритмичную музыку нескольких оркестров, осыпают друг друга мукой и большими горстями конфетти, обливают водой, чистой и подсиненной какой?то краской. Многие забавно разукрашены, в масках. Женщины вызывающе?кокетливы и как бы приглашают включиться в праздничную «любовную игру» (но грубо ошибется тот, кто примет это за нечто большее). Непрестанно и оглушительно звучат хлопушки.

Через все эти «процедуры» проходит и местная власть, в том числе губернатор, командир гарнизона (майор пританцовывал с бутылкой виски в руках). В волне праздничного настроения, можно сказать, тонут различия между участниками, исчезает почтение к вышестоящим и какое?то время, часы или дни, все пребывают в своеобразном пространстве равенства. Главное – атмосфера всеобщего непринужденного карнавального настроения. Центральный момент – встреча королев. Каждый квартал или улица выбирает свою. Побеждает та, которая соберет больше пожертвований. Она появляется, стоя на «корабле» – медленно «плывущем» большом грузовике, очень живописно и ярко украшенном, буквально заваленном цветами, преимущественно белыми. Как и все на карнавале, убранство королевы выдержано в народном стиле. Она облачена в «поэру» – платье с длинным шлейфом, на который идет до

15 метров специальной ткани. «Поэра» – плод нескольких месяцев работы десятка женщин. На королеве дорогие украшения: золотые «садовые ограды», цветы, бабочки, на шее – черная лента, символизирующая девственность. За королевскими машинами – река пляшущих людей. Толпа осмеивает «чужую» королеву, используя и довольно смелые выражения: «Что у тебя за прическа – не берет никакая расческа!» (намек на жесткие волосы – и отнюдь не на голове). Или: «Какая ты старая, старая, почти 30 лет, а не замужем!» И еще, лирическое: «Я хочу встретить утро, танцуя и распевая».

Празднество продолжалось с утра до утра четверо суток. И окончилось тем, что «враждующие» королевы, толпы их болельщиков собрались в условленном месте и зарыли в землю рыбку как символ примирения.

3. В арабском лабиринте

За последние годы из нашего политического лексикона исчезло выражение «арабский мир». Отчасти, наверное, из?за арабофобии значительной части интеллигенции: журналисты, оставив далеко позади и американскую печать, называют оккупированные территории «спорными», а созданный наконец институт, который призван заниматься ближневосточными проблемами, даже именуется Институтом изучения Израиля и Ближнего Востока. Но видимо, и по той причине, что идея арабского единства продемонстрировала свою утопичность и неосуществимость, по крайней мере на данном этапе.

Между тем это действительно целый мир. И потому, что речь идет о 22 государствах, – таких крупных, как Египет с его 65 миллионами населения, и таких крошечных, как Катар, где живет всего 300 тыс. человек, – непрерывной цепью протянувшихся от Атлантического океана до Индийского. И потому, что чуть ли не у каждого народа, населяющего эти государства, свои история и формы политической жизни, свои культура и диалекты, обычаи и характеры, наконец, они в буквальном смысле отнюдь не на одно лицо.

Когда я начал заниматься арабами, очень скоро понял: при том, что все они – арабы и такими ощущают и считают себя, речь идет об очень разных людях. Это склонные к юмору, жизнерадостные и неунывающие египтяне, жесткие, а часто и брутальные иракцы, высокомерные саудовцы, расчетливые кувейтцы, предприимчивые ливанцы, гордые и упрямые ливийцы, независимые алжирцы, хитроумные сирийцы, непосредственные южнойеменцы.

Сирийцы и иракцы мало того что арабы, они и соседи, живут рядом столетиями, но сколь же не схожи! В 1958 году в Ираке произошло восстание, в результате которого пал диктаторский режим короля Фейсала и его всемогущего премьера Нури Саида, втащивших Ирак по указке англичан, от которых всецело зависели, в военный Багдадский пакт. Привязанное вверх ногами к хвосту осла телоненавистного Нури Саида – голова его билась о камни мостовых – целый день таскали по улицам Багдада. Генсек Сирийской компартии Халед Багдаш, сам человек довольно жесткий, говорил мне не без отвращения: «В Сирии подобное невозможно».

Действительно, в Сирии до прихода к власти Хафеза Асада был период, когда перевороты следовали один за другим. Тогда ходил такой анекдот. Президентский дворец в Дамаске. По его гулким коридорам, чеканя шаг, идет майор, входит в большой зал?приемную и направляется к двери в кабинет президента. Его останавливают: «Вы куда?» Он отвечает: «К президенту». – «По какому делу?» – «Я намереваюсь совершить переворот». Ему преграждают дорогу: «Займите очередь. Здесь все по этому вопросу. И они старше вас по званию – генералы и полковники. Вы будете четырнадцатым». Однико перевороты в Сирии не сопровождались кровопролитием. За исключением лишь выходки майора Селима Хатуна, который вздумал штурмовать дома политических противников. Подозревали, что этот «несирийский» способ и послужил причиной того, что не простившие этой эскапады расправились с ним в Иордании, где он попытался укрыться.

В Ираке же пять лет спустя после истории с Фейсалом повторилось действо практически того же жанра. Свергнутого главу государства генерала Касема, привязанного к стулу и иссеченного автоматными очередями, долго показывали по телевидению. А дочь казненного им начальника штаба иракской армии, стоя рядом с трупом и осыпая его проклятиями, кричала с экрана о том, как она рада. И еще эпизод, не столь необычный, но тоже по?своему показательный. В 1976 году в Багдаде меня повезли на какое?то массовое официальное мероприятие на стадионе. У входа я видел, как безжалостно полицейские избивали дубинками мальчишек 12–13 лет, которые попытались проникнуть на праздник.