Шрифт:
И еще два раза ему пришлось отстегивать треть – после двух последних в Сарайске выступлений. На этот раз уже сам Петр объявлял о решении отдать весь гонорар на храм.
Но ему было нехорошо.
Стыдно ему было.
Заигрался я, думал он. Никодимов, тот, слава Богу, не верит, но вот одна уже поверила. Опасные это дела. Страшные.
И страшнее всего, что в иные ночи он вдруг просыпается, словно услышав чей-то зов. Лежит с бьющимся сердцем, и, как змея искусительная, та самая, библейская, подползает мысль: а не Иисус ли я, в самом-то деле? Пусть я не знал этого о себе. Но ведь до поры до времени я и о способностях своих ничего не знал. Открыл мне их Иван Захарович – и я узнал про них. И чувствую такую силу, что даже страшно. Так и с этим: мог же я не знать, что – Иисус? А теперь – узнал! Ведь когда-то должен явиться он. Почему мы думаем, что обязательно с громом и молнией, со всякими знамениями? Придет тихо, незаметно, в любом месте. Вот и пришел – тихо, незаметно, в захолустном Полынске.
Нет, врешь! – тут же перебивал сам себя Петруша. Врешь, не чувствуешь себя Иисусом, надумал сам себе! Да и жутко, Господи! Ведь если он, не дай Бог, и в самом деле Иисус – как же жить тогда? Ведь надо жить так, чтобы… как?
Нет, нет, не Иисус, что и говорить! Мертвого не воскресил, тремя хлебами не накормил, по воде…
По воде!..
Дом Люсьен был на набережной. Рядом протекала река Волга, разливаясь тут широко: она водохранилищем тут была.
Петр осторожно, чтобы не разбудить Люсьен (она спала, широко раскрыв рот, показывая маленькие острые зубки), вылез из кровати. Постоял над ней. Люсьен дышала тяжело: застарелый гайморит. Чужих лечу, а о ближнем не позаботился, подумал Петр, провел рукой над лицом Люсьен, она чисто и ровно задышала носом, закрыла рот и улыбнулась.
Спи, тихо приказал ей Петр, оделся и пошел к реке.
Вокруг – никого.
Яснолуние.
Морозные звезды искрятся.
Жутко стало Петру – словно из укрытия он вышел беззащитным под очи того, кто видит все. Крамольным показалось задуманное.
Но я ведь как раз для того, чтобы доказать, что я не тот, мысленно оправдался он.
Он спустился к воле. Именно к воде, а не ко льду, хотя на дворе был декабрь (ведь довольно много времени прошло с тех пор, как он покинул Полынск). К воде – потому что здесь в реку впадала канализация, горячая вода исходила паром и пробивала себе дорогу во льду, образуя широкую и протяженную полынью.
Петр осторожно подошел к краю льда.
Подумал.
Разделся догола – чтобы, вынырнув, согреться сухой одеждой.
Решительно прыгнул в воду и чуть не закричал от ужаса: ноги его стояли на воде.
Он сделал шаг, другой – и понял.
Под ногами был бетонный причал, обычный причал, выступающий от берега на несколько метров и оказавшийся вровень со льдом, с водой. Вот по этому бетону он и идет, а сейчас – ухнет в воду.
И он ухнул, ахнул, ушел с головой, вынырнул, засмеялся от радости и быстренько полез вылезать, одеваться.
Побежал домой.
Люсьен встретила его в двери со свечой в руке. Она теперь не пользовалась дома электрическим освещением, считая его почему-то бесовским. Не включала телевизор. Лишь холодильнику позволяла работать от электричества: надо же кормить Петра свежими продуктами.
– Ты чего? – спросил Петр.
– Я видела.
– Что ты видела? Что я купался?
– Нет, купался ты потом. Когда понял, что я тебя вижу. Ведь ты понял? А до этого ты шел.
– Ничего я не шел!
– Ладно. Не хочешь говорить об этом – не говори, Господи!
– Не зови меня так! И Иисусом не зови! Чтобы не слышал больше, ясно? Я Петр Иванов! Поняла меня? Чтобы ни слова больше про это! Поняла?
– Поняла, Господи.
– Опять? В лобешник получить хочешь?
– Прости. Поняла, Петр.
– Вот и хорошо. Дай-ка водочки, застыл я.
– А тебе можно?
– Да почему нельзя-то? Почему?
– Я думала…
– Индюк тоже думал!
Она налила ему крохотную рюмочку. Петр рассердился, схватил бутылку и выпил ее всю из горлышка.
– Ясно? – спросил он.
– Ясно, – ответила Люсьен, понимая, что Иисус, как истинный Христос, не желает, чтобы вокруг его святости поднимали ажиотаж.
Он прав, подумала Люсьен.
Буду собакой ходить за ним, подумала она еще. А когда – через три года – его распнут, уйду в монастырь. Навсегда…
13
Вадим Никодимов объявил, что им предстоит турне по четырем крупнейшим городам Поволжья, пяти – Сибири, пяти – Центрального района, четырем – Юга; итого, будьте любезны, восемнадцать городов, по три дня в каждом, по два выступления в день.
– Ты с ума сошел! – сказала Люсьен, которая относилась к Никодимову со все возрастающей враждебностью. – Он устал. Он не хочет. Он что, звезда эстрадная, что ли?
Никодимов, словно щелкая орехи, ловко доказал, что не ехать никак нельзя:
Во-первых, везде уже афиши висят и билеты проданы.
Во-вторых (обращаясь к Петру), человек, имеющий такие способности, просто обязан их использовать, лечить болящих и утешать скорбящих. Ну, и проповедовать, само собой.
В-третьих, надо же Петру наконец мир посмотреть и себя показать. Что он видел?