Как уже говорилось, приступая к «Истории Куллерво», Толкин вдохновлялся именно примером Морриса. Повесть задумывалась «в духе романов Морриса со вставными отрывками в стихах». Вскоре, однако, ему стало ясно, что следовать примеру Морриса стоит до конца — и даже идти дальше его, создавая целостную собственную мифологию. Стилистика «Падения Гондолина» прямо воспринята от Морриса, и дальнейшие «Забытые сказания», написанные в том же ключе, эту линию продолжают.

Помимо манеры изложения Толкин унаследовал от Морриса ещё одну важнейшую для построения вымышленного мира черту — тщательное внимание к географии и красочные пейзажные описания. Последние сразу задавали фантастическим квестам достоверность и историчность, чуждую как древнему эпосу, так и традиционной сказке, но привычные для романа Нового времени. Важной дополнительной чертой, которая отсутствовала у Морриса, но укрепляла требуемое ощущение, стало создание карт вымышленного мира.

«Земной рай» Толкин читал непосредственно на фронте Первой мировой, где Моррис, кстати, был достаточно популярен среди образованных британцев. Именно из «Земного рая» воспринято обрамление «Книги забытых сказаний». В поэме Морриса скандинавы отправляются на поиски земли бессмертных (как и Эриол у Толкина) и находят уцелевшую невероятным образом колонию древних греков. Гости и принявшие их хозяева обмениваются историями — происходит своеобразная встреча античной и скандинавской мифологий, равно занимавших Морриса. У Толкина аналогичное обрамление (правда, рассказывают почти исключительно хозяева) обеспечивается прибытием Эриола на Тол Эрессэа. Там ему рассказывают эльфийские «мифы», некоторое сходство которых с преданиями родной старины он с удивлением распознаёт.

На саму идею страны бессмертных и её поисков, несомненно, оказала воздействие и «История о Сверкающей равнине, что звалась также Землей Живущих и Полями Бессмертных». В этом романе герой после морского путешествия достигает искомой мифической страны, но обнаруживает, что она отнюдь не является раем и путь назад закрыт. С трудом ему удаётся вернуться на родину. С одной стороны, это кажется далеким от образов Заокраинного Запада в итоговой версии «Легендариума». С другой стороны, с «Книгой забытых сказаний» перекличка гораздо более заметная. И в любом случае идея губительности поисков Неумирающих Земель для обычных людей, а также то, что достигшие её никогда не вернутся, пронизывает всю толкиновскую мифологию. Эльфвине/Эриол — единственное и не до конца ясное исключение. В любом случае «Сверкающая равнина» была бы вполне приемлема в мире Толкина как «человеческий», не вполне справедливый и мало понимающий взгляд на вещи.

Заметное воздействие оказал в те годы и продолжал оказывать позднее на Толкина роман «Источник на краю мира». Именно он, возможно, дал импульс появлению важной для Толкина на протяжении всей его литературной биографии и обеспечившей мост от архаических увлечений к современному роману теме взросления героев, умственного и морального роста. В центре внимания Морриса — взросление главного героя, младшего королевского сына Ральфа, который проходит квест в поисках источника вечной молодости. Личное совершенствование, приобретение опыта, преодоление препятствий превращают Ральфа в подлинного рыцаря.

Впервые эта тема становится центральной в самой первой версии истории Берена («Сказка о Тинувиэль»), а затем повторяется раз за разом, вплоть до историй Бильбо и Фродо Бэггинсов. История Берена и Тинувиэль в раннем варианте имеет ряд других пересечений с «Источником» — их отношения напоминают отношения Ральфа с его погибшей возлюбленной, которая намного старше и мудрее его. Кроме того, именно в «Источнике» Моррис создал наиболее выразительную картину прописанного и внешне никак не пересекающегося с исторической реальностью легендарного мира. Толкин следовал этому примеру — чем дальше, тем более последовательно. Более последовательно, чем сам Моррис, остановившийся всё-таки на подступах к подлинному миротворчеству.

История любви Берена и Тинувиэль, вероятно, имеет и ещё один источник — любовь герцога Тьодольфа и полубожественной «валы» (вёльвы, провидицы) из «Дома Вольфингов». Здесь также возлюбленная жертвует бессмертием во имя любви и пытается спасти любимого при помощи волшебства. Что касается толкиновского слова «Вала» (Сила, божество), то оно, вероятнее всего, всё-таки не заимствовано у Морриса, а самостоятельно «реконструировано» на основе индоевропейских (и не только) слов со значением «власть/сила». Другое дело, что моррисовское «вала» могло повлиять на конкретную форму — возможно, неосознанно для Толкина.

Если история Берена восприняла многое от поздних романов Морриса, то история Турина, естественно, создавалась под воздействием перевода «Саги о Вёльсунгах» и собственной поэмы Морриса о Сигурде. Это ощущается, прежде всего, в самой ранней версии легенды из «Забытых сказаний» — «Турамбар и Фоалокэ». К поэме Морриса восходит идея и картина опустошения, запустения, создаваемого вокруг своего местопребывания драконом. Позднее Толкин воспроизводит эту картину и в «Хоббите», и в «Фермере Джайлзе». Моррис специально подчёркивает (устами самого Фафнира), что дракон погиб вдали от дорогого ему золота, — и этот несколько морализующий мотив по умолчанию воспроизводится Толкином. И Фоалокэ/ Глаурунг, и позднее Смауг погибают вдалеке от своих золотых лежбищ, напав на людей. И в древней саге, и в поэме Морриса, и у Толкина в «Турамбаре» герой убивает ползущего дракона из засады, поразив его мечом в незащищённое брюхо. В саге он (по совету Одина, вопреки коварству Регина) выкапывает в месте засады множество ям вместо одной, в которой прячется сам, — чтобы не захлебнуться в драконьей крови. Моррис в поэме эту деталь опускает, хотя сам поток крови, хлынувший из смертельной раны Фафнира, упоминает. Толкину менее «техническое» описание Морриса, очевидно, было ближе, и у него Турину не приходится вообще копать ям — он поражает дракона, когда тот переправляется через ущельную реку.

Не только ранние прозаические тексты, но и мифологическая поэзия Толкина 1920–30-х гг. испытала влияние Морриса. Это сразу распознал К. С. Льюис, которому большие поэмы Толкина сразу напомнили не только Мэлори (по сюжетам), но и Морриса. Последнего, очевидно, не только по сюжетике, но и по общему колориту. Общественный строй и образ жизни «домов» людей Белерианда из поэм и первых версий «Сильмариллиона» (да и позднее) отчётливо напоминает о Вольфингах и их соседях-сородичах.

Работа над «Легендой о Сигурде и Гудрун» вновь неизбежно обратила внимание Толкина к Моррису. Создававшаяся поэма с неизбежностью накладывалась на сюжеты сразу двух произведений Морриса. Во-первых, Моррис, помимо перевода «Саги о Вёльсунгах», сам написал поэму «История о Сигурде Вёльсунге», с которой Толкин был давно и хорошо знаком и которую, как мы уже видели, использовал для истории Турина. Во-вторых, после гибели Сигурда наступала очередь сказаний о борьбе с гуннами, а это уже сюжет «Корней гор», где готы (Вольфинги) и их германские сородичи сражаются против пришедших с востока Сумрачных Людей.