ЕГОРОВ. Что я за человек? А я такой человек, за которого никто этим заниматься не станет. Я всех потерял в войну, а сам все живу и живу.

ЛЯМИН. Ну зачем так, Иван Никифорович. Все же хорошо. Иван Никифорович…

Егоров ушел.

Это я виноват, довел старика.

САНЯ. При чем тут ты, он сам себя довел.

ЛЯМИН. Саня, давай съездим к Любе.

САНЯ. Что ты со мной делаешь? Ты же сам дал мне задание, я работаю, до человека будущего мне осталось совсем немного. И – вдруг.

ЛЯМИН. Саня, это необходимо. Она лежит и мучается, что все ее презирают.

САНЯ. Увы, сочувствия к ней я не испытываю. Из-за такого барахла отравиться!

ЛЯМИН. Нет, ты все-таки не отдаешь себе отчета в том, что произошло. Она пошучивала, мы посмеивались. Молчать она не могла, говорить о другом она тоже не могла, но, как интеллигентный человек, не хотела досаждать нам своими переживаниями. И вот она пошучивает, а мы посмеиваемся, и нас это устраивает. А в это время, представляешь, до чего она дошла? Перестать жить! Да, пускай жизнь – это только огонек, который появляется неизвестно откуда и вот-вот исчезнет. Но все равно! Нам свойственно ощущать эту жизнь как что-то важное, вечное, огромное!.. Ты меня понимаешь?

САНЯ. Ну?

ЛЯМИН. И вот именно поэтому человек начинает делать то, что заведомо не успеет кончить, что не ему даже понадобится, а другим поколениям людей, и то еще неизвестно…

САНЯ. Ну?

ЛЯМИН. Тебе это трудно, ты мыслишь в одной плоскости. Ничего, я тебе потом объясню, а сейчас надо идти.

САНЯ. Не пойду.

ЛЯМИН. Почему?

САНЯ. Я сказал… я не умею сочувствовать.

ЛЯМИН. Не надо сочувствовать, просто проведаем.

САНЯ. Нет, надо сочувствовать. У нее несчастье – значит, надо сочувствовать. А я вообще не умею переживать. Сегодня был у своих старух. У них неприятности, а я сижу и не могу переживать, они обиделись.

ЛЯМИН. Может быть, ты стесняешься? В таких случаях всегда немного неудобно.

САНЯ. Ну да, неловко, когда надо что-то чувствовать, а ты ничего не чувствуешь, не знаешь, что говорить…

ЛЯМИН. Как ничего не чувствуешь? Ты работал с ней в одной комнате, вместе ходили в столовую, в кино, она с тобой всем делилась. Неужели тебе все равно?

САНЯ. Слушай, что тебе от меня надо?

ЛЯМИН. А теперь она лежит и страдает, что всем доставила столько хлопот. И что она не до конца отравилась, и получается какая-то инсценировка…

САНЯ. Похоже. Но что я должен в связи с этим предпринять?

ЛЯМИН. А мне кажется, ты можешь и не быть эгоистом, просто ты не пробовал.

САНЯ. Я не эгоист. Свои несчастья я тоже не умею переживать.

ЛЯМИН. Врешь.

САНЯ. Правда. Когда мне было пять лет, у меня умерла мать в больнице. Мне долго боялись об этом сказать, а я уже знал и только думал о том, как мне вести себя, когда скажут. Потом отец женился, меня взяли на воспитание соседки, две сестры. Вот эти самые старухи. Но когда кто-нибудь говорил, что я сирота, это мне было странно. Никаких чувств по поводу сиротства я опять же не испытывал. А теперь всем вдруг понадобились мои чувства, я всем должен быть благодарен. Прежде всего – старухам. Если бы у меня было счастливое детство – у меня, может быть, даже что-то получилось. Но я вспоминаю, как я три раза в день думал о том, как бы поменьше съесть. Старухи были не виноваты, они были деликатные, но бедные. А я виноват? Мало того, я должен испытывать чувства и к отцу, и к его жене, которая, как выяснилось, просто жить без меня не может. Давай цени то, давай люби то! Хорошо, я всем благодарен! (Низко кланяется на три стороны.) Благодарю вас! Благодарю вас! Благодарю вас! И оставьте меня в покое. (Ушел.)

Вошла Нюта.

НЮТА. Что у тебя тут?

ЛЯМИН. Все-таки я поразительно бестактный человек! Смотри, что получается: я лезу со своими советами, в чем-то всех убеждаю, и вот – Егоров сидит тихий, довольный, хочет поговорить с нами о холодильнике, а я вогнал его в тоску. Он же плакал, плакал слезами!

НЮТА. Нельзя перед всеми чувствовать себя виноватым. У тебя какая-то мания.

ЛЯМИН. А Саня? Я к нему пристаю, он в чем-то передо мной вынужден оправдываться. Кончилось тем, что он накричал бог знает что, потом ему будет стыдно…

НЮТА. Ты ни в чем не виноват, ты лучше всех.

ЛЯМИН. Нет, я дико бестактный человек, думаю только о себе. Или тогда, с Любой. Я решил стать волевым человеком. Я решил. И вот я никого уже не слышу и не вижу, я жернов, я готов перемолоть всех. Кто же попадает в это колесо? Люба. Ни в чем не повинная Люба, у которой несчастье. Куда там, какое мне до этого дело!

НЮТА. Не верти шеей!

ЛЯМИН. Оставь меня в покое.

Входит Куропеев. Он неловко улыбается, как взрослые улыбаются детям. Он готов в зависимости от обстоятельств высказать все в глаза или, напротив, обратить все в шутку.

КУРОПЕЕВ. А я звоню тебе домой – говорят, на работе.

ЛЯМИН. Садись, Коля, посиди.

Куропеев сел.

Ну как?

КУРОПЕЕВ. Что – как?

ЛЯМИН (без особого интереса). Ну, вообще…

КУРОПЕЕВ (пожал плечами). Вообще ничего. А ты?

ЛЯМИН. Я-то? Тоже ничего. Я хорошо.

КУРОПЕЕВ. Да, я же вас не поздравил!

ЛЯМИН. Поздравь.