Длинноножка продолжала вопросительно смотреть на него.

— Некие Ольшевский и Хрусталева.

— Они у нас больше не работают, — не моргнув глазом, выдала вышколенная секретарша.

— Но ведь телефончики-то остались, — занудствовал Поздняков, заранее уверенный в том, что длинноножка в ответ вежливо пошлет его подальше в лучших традициях образцово-показательного делопроизводства.

Но она только внимательно окинула взглядом его нелепую сутулую фигуру и после минутного раздумья достала из ящика стола записную книжку, провела ярко-оранжевым ногтем по буквам:

— Так, Ольшевский и Хрусталева…

И продиктовала номера телефонов, чему было только одно объяснение: она, вероятно, решила, что если уж сама Виолетта Шихт принимает этого замухрышку в дешевом костюме, то уж, наверное, он не с пальмы вчера свалился и что-нибудь из себя представляет. Купилась, бедненькая, купилась.

— Спасибо, вы очень любезны, — расплылся в абсолютно искренней улыбке Поздняков.

— Не за что, — отчеканила длинноножка и снова с головой погрузилась в мир байтов и килобайтов.

Теперь-то Поздняков мог наконец задымить своей вонючей «Примой». Он уселся на скамейке в сквере, привычно пристроил сигарету между передними зубами и полез в карман за спичками. В тот же самый момент почтенная матрона с пудельком, мирно дремавшая на другом конце скамьи, сорвалась со своего места, точно осенний листок, подхваченный порывом ветра, и, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, но явно неодобрительное, засеменила в противоположную сторону. Поздняков растерянно посмотрел ей вслед, хотел было даже догнать ее и извиниться, но, поразмыслив, решил, что так даже лучше. По крайней мере теперь он мог дымить в свое удовольствие, сколько пожелает.

Курить и размышлять — тем более что пищи для размышлений у него имелось предостаточно. «Итак, Шихт, безусловно, темнила — не врала, а просто-напросто что-то недоговаривала. Старая песня, обычная история при первом допросе. Впрочем, какой, к черту, допрос! Кто он, собственно, такой? Всего лишь пенсионер, от нечего делать ударившийся в самодеятельность. Ладно, некогда терять время на перемывание косточек самому себе, думай лучше, думай», — так приободрил себя Поздняков.

«Шихт была неискренней хотя бы уже потому, что изображала неутешное горе, в то время как вчера, буквально через несколько часов после похорон своей лучшей подруги (если только это действительно так), пребывала в объятиях какого-то Бобо. Что-то не вяжется с образом убитой горем подруги. Любопытно бы было заодно узнать, кто таков этот «великий и могучий Бобо». Кроме того, она усиленно дистанцировалась от нравов московской богемы. Тут стреляного воробья Позднякова не проведешь — она, похоже, была первостатейной сплетницей и интриганкой. Как ее только Лариса терпела, не очень-то это вязалось с образом той Ларисы Кривцовой, которую он двадцать пять лет не мог выбросить из памяти. Может, он все-таки ошибался на ее счет?

Ладно, дальше. Линия: Ольшевский — Хрусталева, этой сладкой парочкой нужно непременно заняться. Особенно девицей и особенно в том случае, если ее мафиозный покровитель отнюдь не плод разгоряченного воображения Виолетты Шихт. И еще, черт, как ноет нога, районная поликлиника! Это уж первейшее дело, самое что ни на есть первейшее. Неужели Лариса и вправду смалодушничала, узнав о болезни? Не верилось. Позднякову не верилось, хотя в свете последних открытий… Так ли уж хорошо он знал Ларису, чтобы пытаться предсказать ее поведение? Главное не расслабляться, а действовать, действовать.

Поздняков старательно затушил окурок и выбросил в урну, все еще чувствуя на себе укоризненный взгляд хозяйки пуделька, и потопал к своей «шестерке», оставленной неподалеку от метро.

Найти районную поликлинику, к которой была прикреплена Лариса Кривцова, труда не составило, поскольку пресловутого института прописки пока что еще никто не отменял. Разве что слегка подновили терминологию, назвав штамп в паспорте регистрацией, но суть осталась та же. Все равно что переименовать публичный дом в «салон безопасного секса».

Стандартная бетонная коробка в три этажа с треснувшей по краю табличкой «Поликлиника № 47», облупившийся козырек, выщербленные ступеньки — родной до боли фасад отечественного «богоугодного» заведения. В регистратуре — старушка, колдующая с каким-то свертком за стеклянным окошком. На нетерпеливый призыв Позднякова она привычно огрызнулась:

— Вы что, не видите? Я занята!

Вымуштрованный родным сервисом Поздняков безропотно проглотил язык.

Старушка-регистраторша не удовольствовалась окриком и принялась злобно ворчать:

— Всем срочно, всем немедленно… И чего шастают, чего им дома не сидится?

— А тебе что, старая карга, на пенсии не сидится? — многозначительно поинтересовался кто-то за спиной у Позднякова. Тот невольно втянул голову в плечи, приготовившись к очередному старушечьему визгу из-за стеклянной перегородки.

Однако, к его удивлению, старушка немедленно отложила свой сверток и при шкандыбала к окошечку.

— Что вам, гражданин? — спросила она, глядя на Позднякова сквозь толстые стекла своих роговых окуляров.