— Сделайте снимки, — буркнул он. — Срочно!

Оказалось, что образовавшийся разрыв почти зарос молодой костью. Можно было спокойно продолжать начатое. Жаль только, что девочку придется повторно оперировать: надо ликвидировать проклятый костный мостик.

Разнос, конечно, состоялся, но уже в сравнительно мирном тоне.

— Счастлив ваш бог, — сказал в заключение Дагиров. — Если бы девочка осталась инвалидом, я бы вам никогда не простил. А так, что ж, надеюсь все будет в порядке. Но с родителями объясняйтесь сами. — Он несколько мгновений сидел неподвижно. — Ладно, детально разберем на совещании… Идите, не могу с вами больше разговаривать.

И тут Медведеву осенило.

— Извините, Борис Васильевич. Можно еще пару минут?

— Ну что там? — недовольно буркнул Дагиров. — И так все ясно. Опозорились по уши.

— Я не об этом, — настаивала Медведева. — Давайте отвлечемся, рассмотрим случившееся без эмоций. В результате наших действий произошел разрыв ростковой зоны, той тонкой прослойки, которая обеспечивает нормальный рост кости. И что же? Оказывается, ничего страшного. Закрепленная в аппарате кость заполняет этот разрыв превосходнейшим образом. И значит… — она на миг задумалась, — значит, можно было спокойно продолжать удлинение. Зачем же тогда делать разрезы, перебивать кость? Ее можно вести, как на вожжах, не пролив ни капли крови, по крайней мере, у детей. Честное слово, можно!

Медведева в восторге хлопнула в ладоши.

Дагиров с удивлением посмотрел на нее: черт возьми, никогда не замечал, что Марья Ивановна, в сущности, красивая женщина!

Лишь через три года Медведевой удалось доказать, что рост кости у детей после осторожного разрыва ростковой зоны — явление не случайное, а закономерное, что он безопасен, безвреден, не приводит к нарушению роста других костей, не замедляет общее развитие, не тормозит…

…Не люблю спорить с Дагировым: он горячится, выходит из себя и потом, если с ним не согласишься, как ребенок, обижается, но я буду возражать категорически. Вплоть до обкома. И вообще вопрос о переключении на «скорую помощь» надо решать не келейно, в узком кругу, а на партсобрании. Не мешает послушать, что скажут люди. Что касается меня — я против. Куда целесообразнее расширить клинические отделения, и в первую очередь детское. И построить пансионат для мамаш. Мало того, что детишки годами ждут, не могут попасть к нам на лечение, так потом бедные мамы с ног сбиваются, ищут уголок, чтобы приютиться. Это несправедливо.

СЕКРЕТАРЬ Дагирова Ниночка непринужденно делала несколько дел сразу. Одной рукой она держала телефонную трубку, другой сортировала по папкам почту, документы. Отвечая на телефонные звонки, одновременно вела беседу о последних модах с сидевшей рядом подружкой и успевала, кроме того, кокетливо поглядывать на синеглазого, в окладистой черной бороде, болгарина, который нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Из-за двери пробивался рокочущий дагировский бас, ему возражал голос потоньше. Это тревожило Ниночку: народу на прием, как всегда, собралось много. Наконец голоса за дверью смолкли, и из кабинета — бочком, бочком — выскользнул печально знаменитый мэнээс, автор несостоявшегося открытия. Не поднимая головы, так что был виден только нос и обиженно оттопыренная нижняя губа, пробежал он к выходу и исчез.

Ниночка впорхнула в кабинет и, выйдя оттуда, прижала спиной плотно закрытую дверь.

— Борис Васильевич сейчас принимать не будет. Ждите до вечера.

В приемной зашумели. Багроволицый генерал с голубыми петлицами летчика, вытирая лоб платком, посматривал на всех с нескрываемым раздражением.

— Успокойтесь, товарищи, успокойтесь. — Ниночка подняла руку. — Борису Васильевичу нужно подготовиться к операции.

В этот момент Дагиров не готовился к операции. На то были вечерние, вернее, ночные часы дома. Да и то в прошлом. Последние годы он «проигрывал» предстоящую операцию мысленно, пока ехал на работу. И все же даже в тысячный раз делая как будто одно и то же, он находил новые приемы, вернее, маленькие нюансы, которые отличают истинного мастера и превращают ремесло в искусство.

Сейчас он просто не хотел никого видеть, потому что не мог успокоиться после недавней беседы. Все, что доказывал этот демагог, оказалось мыльным пузырем, подсвеченным пустым воображением. И он поддался на эту удочку! Потрачено время, деньги, много денег, а выбросить даже копейку ради беспочвенных фантазий — преступление. Тем более теперь, когда надо — в который раз! — доказывать ценность и перспективность намеченных исследований.

За окном раз за разом бухал механический молот — строился новый корпус института. Он подошел к столу, морщась и потирая левый висок. Среди бумаг лежало письмо из министерства. Надо было ехать в Москву и еще раз защищать план научно-исследовательских работ. Это неспроста… Как только институту присвоили первую категорию, от запросов, вызовов, проверок, ревизоров отбою нет. Надо быть начеку. Каждое исследование должно дать результат. Никаких вольных поисков, пристрелок: «Интересно, а что получится?» Контроль, строжайший контроль. Все проверять самому. Конечно, есть помощники — Коньков, Капустин, Медведева, но они еще молоды, увлекаются. Нет, нет, все самому!

А сейчас умыться и — в операционную.

Холодная вода взбодрила. Вытираясь, он глянул в зеркало. Усталое лицо с темными набрякшими подглазьями. Виски совершенно седые. Да, внешний вид восхищения не вызывал.

Затрещал зуммер. Дагиров поднял трубку селектора. Голос Ниночки произнес:

— Борис Васильевич, тут один товарищ не может ждать до вечера. Плохо себя чувствует. Просит принять сейчас. — Слышно было, как Ниночка переговаривается. — Его фамилия Диамандиди.

— Как? — переспросил Дагиров.

— Ди-а-ман-диди.

— Ну и что ж? От кого он? Кто направил?

Ниночка, уточняя, умолкла на миг.

— Он сам по себе. Утверждает, что вы его знаете.

— Странно, — протянул Дагиров и раздраженно бросил: — Пусть войдет!

Дверь скрипнула. На пороге остановился смущенно улыбающийся очень худой мужчина, совершенно незнакомый Дагирову.

— Проходите, — сухо сказал Дагиров, заранее готовясь отказать. Он очень не любил нахалов. — Проходите. Что там у вас?

Заметно припадая на левую ногу и морщась при каждом шаге, мужчина подошел и осторожно сел в кресло.