— Нтъ, — вдругъ перебилъ, заикаясь, красня и самъ сей удивляясь, Мишель: нтъ, это неподражаемо, восторгъ…. "Недвижный стражъ дремалъ…." я все знаю…. или это:

Пушкинъ, надвая перчатки, радостно и ласково глядлъ на худенькаго и голубоглазаго офицерика, въ стянутомъ воротник и со вздёрнутыми, въ вид крылышекъ, эполетами, неловко и съ нерусскимъ выговоромъ произнесшаго передъ нимъ его стихи.

— А это? — почти крикнулъ взволнованнымъ, дтски-сорвавшимся голосомъ Мишель:

Пушкинъ помолчалъ, взялъ шляпу.

— Не увидишь, милый, не увидишь, славный! — сказалъ онъ съ горечью и, обратясь къ Раевскому, прибавилъ: объясни ему это, Николай.

— Да почему-же? — спросилъ, замедляясь у двери, Раевскій: разв тотъ, въ Грузин, не допуститъ?…

— Малюта Скуратовъ! врагъ честныхъ Адашевыхъ! — проговорилъ Мишель.

— Да, онъ съ искоркой! — вполголоса сказалъ пріятелю Пушкинъ, спускаясь по лстниц.

Мишель разслышалъ эти слова и былъ вн себя, на седьмомъ неб.

Въ теченіе всего того дня, за завтракомъ, обдомъ и чаемъ, Мишель не спускалъ глазъ съ дорогаго гостя. Онъ любовался его шутками, остротами и шаловливымъ ухаживаньемъ за двнадцатилтнею, быстроглазою и хорошенькою Адель, дочерью старшаго Давыдова, которой Пушкинъ, какъ узналъ Мишель, передъ тмъ написалъ извстные стихи: "Играй, Адель."

Вечеромъ молодежь танцовала. Сосднія дамы и двицы пли итальянскія аріи и французскіе романсы. Въ карты никто не игралъ, да и нкогда было. Общая, дружеская и разнообразная бесда длилась далеко за полночь.

Лежа въ постел, въ комнат, также отведенной на верху и случайно по сосдству съ Пушкинымъ, Мишель долго не могъ заснуть. — "Какая разница!" — разсуждалъ онъ: "этотъ домъ, кто общество и т, гд я прежде бывалъ! Правду сказалъ товарищъ: вотъ истинно-умные русскіе люди…. И какъ здсь все просто, безъ чопорности и праздныхъ затй…. Ни лишней, толкущейся, напыщенной челяди, ни всхъ обычаевъ стараго барства…. А разговоры? Давно-ли, въ видныхъ, даже гвардейскихъ семьяхъ, какъ о чемъ-то обычномъ, шли пренія о томъ, какъ полезне наказывать солдатъ? часто-ли и понемногу, или рдко, но мтко? Давно-ли, не на моихъ-ли глазахъ, нечистые на руку офицеры жаловались начальству, что товарищъ этого назвалъ негодяемъ, тому нанесъ ударъ по лицу? А здсь — два генерала, Волконскій и Орловъ, у нихъ въ полкахъ, какъ говоритъ Сергй Ивановичъ, отмнены палки, солдатское хозяйство отдано самимъ солдатамъ, заведены батальонныя школы, библіотеки. И все у нихъ тихо, солдаты отъ нихъ безъ ума. Что же это значитъ? и почему во глав правленія стоитъ ненавистный всмъ Аранчеевъ, а не Мордвиновъ и не Сперанскій, которыхъ вс такъ любятъ и отъ которыхъ такъ много ждутъ? Боже, смилуйся надъ родиной. Вдь я такъ ее сильно, такъ горячо люблю. Ты — высшая правда, наше спасеніе и любовь!" Мишель заснулъ, вспоминая книгу Эккартсгаузена, которою нкогда такъ зачитывался: "Dieu est l'amour le plus pur".

На другой день, когда часть гостей разъхалась и, кром двухъ-трехъ постороннихъ, остались близкіе друзья хозяевъ, Пушкинъ, исполняя желаніе дамъ, прочелъ въ слухъ конченнаго весной въ Каменк "Кавказскаго плнника" и наброски новой поэмы "Братья разбойники". Восторгъ слушателей, особенно Мишеля, былъ неописанный. "Мн душно здсь, я въ лсъ хочу!" шепталъ Мишель, забывая окружающихъ и мысленно слдя за узниками, разбивающими цпи. Онъ сильно обрадовался, когда узналъ, что его полковой товарищъ, по просьб хозяевъ, ршилъ еще погостить въ Каменк.

Тсный кругъ собесдниковъ, по вечерамъ, собирался на половин младшаго Давыдова. Разговоръ сталъ еще увлекательне, живе. Толковали о недавнихъ столичныхъ новостяхъ: объ удаленіи, по доносу Фотія, министра Голицына, о запрещеніи книги преосвященнаго Филарета и "естественнаго права" профессора Куницына, о голод въ Смоленской губерніи, откуда пріхалъ Якушкинъ, о пророческихъ радніяхъ модной сектантки Татариновой и о новыхъ движеніяхъ въ Испаніи и Пьемонт. Кто-то сказалъ, что готовится распоряженіе о закрытіи всхъ массонскихъ и другихъ, тайныхъ и явныхъ, благотворительныхъ обществъ въ Россіи. Послдняя новость вызвала большіе споры.

Боле другихъ горячо и съ сердцемъ объ этомъ говорили младшій хозяинъ, Василій Львовичъ, и его товарищъ по петербургскому пансіону аббата Николь, князь Волконскій. Старшій Давыдовъ, Александръ, слушалъ общіе толки нехотя и разсянно, то морщась, то снисходительно улыбаясь, куря сигару и лишь изрдка, хриплымъ, лнивымъ басомъ, вставляя свое слово.

Въ памяти Мишеля особенно врзался послдній изъ тогдашнихъ вечеровъ въ Каменк.

Мущины, какъ всегда, пообдавъ, собрались покурить въ большомъ, съ мягкою мебелью, кабинет Василія Львовича. Орловъ переглянулся съ Волконскимъ и, сказавъ что-то Якушкину, слъ въ общій кругъ, къ столу, поглядывая на Пушкина. Они втроемъ какъ-бы о чемъ-то между собою условились.

— Господа, — сказалъ Орловъ, какъ всегда, по французски: у меня къ вамъ просьба; мы каждый день толкуемъ, споримъ, и все, кажется, безъ толку. Говорятся умныя вещи, а не сходимся ни въ чемъ, и неизвстно, на чьей сторон правда. Попробуемъ вести разговоръ по парламентски.

— Это какъ? — спросилъ ничего не подозрвавшій младшій Раевскій.

— Выберемъ предсдателя… вотъ, кстати, на стол и колокольчикъ, — улыбнулся черноглазый и статный красавецъ Орловъ.

— Браво! — подхватилъ Пушкинъ, садясь съ ногами на диванъ: будетъ старое вче….