— Грозный царь Иванъ былъ здсь? спросилъ я, когда тотъ, кончивъ разсказъ про Ольгу, замолчалъ.

— Какъ же, былъ, отвчалъ Алёксй едоровичъ: сколько разъ былъ! про два раза-то и я знаю.

— Разскажи пожалуйста, какъ это было.

— Первый разъ царь Грозный прізжалъ: Новогородцы нажаловались. Опсковъ тогда былъ не особая губернія, какъ теперь; а была тогда все одна Новгородская. Царь за какую-то заслугу сдлалъ Опсковъ — губерніею, а Новогородцы послали войско — опять принести Псковичей подъ свою волю. Только Псковичи такого звону задали Новогородцамъ, что т насилу ноги уплели. Видятъ Новогородцы, что сила не беретъ, послали Грозному сказать: „Псковичи, молъ, бунтуютъ.“ — А какой тутъ бунтъ?! Ну цари, разумется, этого не любятъ; Грозный распалился гнвомъ, похалъ къ Опскову; не дохалъ Грозный царь до Опскова за 6 верстъ, становился онъ въ Любятов. Прослышали Псковичи, что Грозный царь пришелъ подъ Опсковъ громить Опсковъ и стоитъ въ Любятов, съ полуночи зазвонили въ колокола къ заутрени: Бога молить, чтобъ Богъ укротилъ сердце царево. Грозный царь тогда былъ заснумши въ Любятов; какъ ударили въ большойколоколъ, царь вздрогулъ и проснулся. — „Что такое? говоритъ:- зачмъ такой звонъ?“ — „Псковичи Бога молятъ, говорятъ ему, чтобъ Богъ твое царское сердце укротилъ.“ Поутру Микола Христоуродливый веллъ всмъ, всякому хозяину, поставить противъ своего дома столикъ, накрыть чистою скатёрткою, положить хлбъ-соль и ждать царя. Попы въ золотыхъ ризахъ, съ крестами, образами, съ зажженными свчами, народъ — общество, посадники, пошли встрчать Грознаго, и встртили у Петровскихъ воротъ. Только показался царь Иванъ Васильевичъ, откуда ни возьмись Микола Христоуродливый, на палочк верхомъ, руку подперъ подъ бокъ, — прямо къ царю. Кричитъ: „Ивашка, Ивашка! шь хлбъ-соль, а не человчью кровь! шь хлбъ — хлбъ-соль, а не человчью кровь! Ивашка, Ивашка!“…. Царь спросилъ про него: — что за человкъ? — „Микола Христоуродливый“, ему сказали; царь — ничего — прохалъ прямо въ соборъ. А Микола Христоуродливый захалъ, все на палочк верхомъ, захалъ впередъ; только царь съ коня, а Микола: „Царь Ивань Васильевичъ! Не побрезгай моими хоромами: зайди ко мн хлба-соли кушать“ — а у него была подъ колокольнею маленькая келейка. Царь пошелъ къ нему въ келью. Микола посадилъ царя, накрылъ столъ, да и положилъ кусокъ сыраго мяса. — „Чмъ ты меня подчуешь! крикнулъ Грозный-царь:- Какъ ты подаешь мясо: теперь постъ (а тогда былъ постъ или пятница — не знаю); да еще сырое! Разв я собака?“ — Ты хуже собаки! крикнулъ на царя Микола Христоуродливый: хуже собаки!.. Собака не станетъ сть живаго человчья мяса, — ты шь! Хуже ты, царь Иванъ Васильевичъ, хуже собаки! Хуже ты, Ивашка, хуже собаки!“ Царь затрепенулся, испугался и ухалъ изъ Опскова ни какого зла не сдламши!

— Другой же разъ когда онъ былъ? спросилъ я Алекся едоровича, когда тотъ кончилъ разсказъ.

— Другой разъ Грозный царь былъ здсь въ Опсков когда онъ былъ хамши подъ Ригу воевать; подъ Ригу онъ халъ: на Изборьскъ, на Печоры. На то время въ Печорахъ архимандритомъ былъ преподобный Корнилій. Быль Грозный пріхамши въ Печоры; стрчалъ его съ крестомъ — иконами Корнилій преподобный. Благословиль его Корнилій, да и говоритъ:- „Позволь мн, царь, вокругъ монастыря ограду сдлать.“ — Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилій, сдлаешь? Маленькую длай, а большой не позволю. — „Да я маленькую, говоритъ Корнилій преподобный: я маленькую: коль много захватитъ воловья кожа, такую и поставлю.“ — Ну, такую ставь! сказалъ засмявшись царь. Царь воевалъ подъ Ригою ровно семь годовъ; а Корнилій преподобный тмъ временемъ поставилъ не ограду, а крпость; да и царское приказаніе выполнилъ: поставилъ ограду на воловью кожу: онъ разрзалъ ее на тоненькіе-тоненькіе ремешки, да и охватилъ большое мсто, а кругомъ то мсто и огородилъ стной, съ башнями, — какъ есть крпость. Воевалъ Грозный царь Иванъ Васильевичъ Ригу семь лтъ и похалъ назадъ. Прохалъ онъ Новый-Городокъ [17] , не дохалъ Грозный 12 верстъ до Печоръ, увидалъ съ Мериной горы — крпость стоитъ. — „Какая такая крпость!“ закричалъ царь… Разпалился гнвомъ и поскакалъ на Корниліеву крпость. Преподобный Корнилій вышелъ опять встрлать царя, какъ царскій чинъ велитъ: съ крестомъ, иконами, съ колокольнымъ звономъ. Подскакалъ царь къ Корнилію преподобному:- „Крпость выстроилъ! закричалъ царь:- на меня пойдешь!“ Хвать саблей, и отрубилъ Корнилію преподобному голову. Корнилій преподобный взялъ свою голову въ руки, да и держитъ передъ собой. Царь отъ него прочь, а Корнилій преподобный за нимъ, а въ рукахъ все держитъ голову. Царь дальше; а Корнилій преподобный все за нимъ, да за нимъ… Царь видитъ то, сталъ Богу молиться, въ грхахъ отпущенія просить; сталъ царь Богу молиться, Корнилій преподобный и умеръ. Такъ царь ускакалъ изъ Корниліевой крпости въ чемъ былъ: все оставилъ: коляску, сдло, ложки… кошелекъ съ деньгами забылъ… Такъ испугавшись былъ… Посл того подъ Опсковъ и не здилъ.

Въ этихъ разсказахъ мы прохали Житницкій дворь.

— Видишь сопочки [18] ? спросилъ меня Алексй едоровичь, указывая на западный берегъ, тамъ батареи стояли: Литва подходила, такъ поставила, хотла Опсковъ взять; а наши поставили на этомъ берегу (на восточномъ) свои батареи и не пустили. Затмъ: нашимъ стоять лучше было: наши батареи стояли у самаго устья р. Камёнки… — А съ чмъ хали? крикнулъ онъ мимо плывшей лодк, въ которой сидлъ старикъ съ тремя бабами.

— Съ уклейкой, — отвчали съ лодки.

— А хорошо ли уклейку?

— Плохо!

— Почемъ покупали?

— По три копйки серебромъ за гарнецъ.

— А на Горк рубль тридцать покупали (ассигнаціями за четверикъ)! Назадъ везешь?

— Назадъ!

— Это съ Будыжи мужикъ, сказалъ Алексй едоровичь, обращаясь ко мн: у нихъ на Будыжи живетъ мужикъ, Платономъ Семеновымъ зовутъ, лтъ ему 120 будетъ, охотникъ по монастырямъ ходить; вотъ такъ ловецъ! Внуки у него съ сдыми бородами, ну, а противъ его не выйдутъ: пойдетъ у нихъ плохой уловъ; старый подетъ на озеро самъ; пересмотритъ, переправитъ запасъ, — опять пойдетъ рыба… Смотри: правый берегъ Великой — песокъ, лвый — камень; крупный камень отбираютъ, теперь на чугунку много идетъ, а мелкій здсь остается. А песокъ нашъ въ Лифляндію на зеркальный заводъ возятъ; повезли было въ самую Калугу — да далеко, выгодъ мало.

Разговаривая мы прохали Загорицы, Неготь Куску, Писковицъ, Гладково.

— Знаешь, зачмъ это село зовется Гладково?

— За чмъ?

— Баринъ тутъ былъ такой щедривый, его и прозвали Гладкимъ, а по немъ и село стало зваться Гладково…. А тамъ будетъ Конско, а тамъ Овсище, а противъ Овсища Микольскій Волокъ, здсь была церковь;- церквище и теперь видно; а пониже церквища — какой-то погребъ. Сперва, старики говорятъ, лтъ 80 не больше, городъ былъ до самаго Овсища: лтъ 150 назадъ моръ былъ, много народу повымерло и стали селиться ближе къ собору…

— „Что ты каменьевъ по дну накидалъ! закричалъ вдругъ Алексй едоровичъ мочившему пеньку мужику:- а еще старостой зовешься!

— А! Алексй едоровичъ! отвчалъ тотъ:- какъ тебя Богъ милуетъ? —

— А дти гд? что самъ мочишь пеньку-то?

— А дти въ город, Алексй едоровичъ! тамъ и пьютъ, тамъ и закусываютъ….

— А вотъ Перино [19] , продолжалъ Алексй едоровичь, когда мы прохали Подвишенье: сперва былъ монастырь Миколы Перинскаго; сперва было тутъ озеро, садъ. Уничтожили монастырь — куда что длось… осталось одно церквище на сопк! Вотъ Снятна гора, а на гор стоитъ Снятной монастырь, тамъ наши архіереи живутъ, — прибавилъ онъ, прохавъ Хотицы на восточномъ, и Манькино, Бацьковицы на западномъ берегу.

— Ты не знаешь, отчего гора называется Снятна гора? спросилъ я Алекся едоровича.

— Какъ отчего? отвчалъ онъ:- Здсь стоялъ монастырь: подступила Литва и сняла монастырь той [20] ; а монахи заперлись въ церкви, — ихъ тамъ поганая Литва и сожгла. За тмъ и гора прозывается: Снятна гора. А видишь ты часовенку впереди, подальше отъ берега? подъ самой той часовенкой схоронены т монахи, что въ церкви сгорли.

Незнаю, отъ того ли называется гора Снятна — Снятной горой, или нтъ; но она очень похожа на снятую гору, верхняя часть какъ-будто срзана очень ровно, снята.

— Гд народъ чище живетъ? спросилъ я Алекся едоровича.

— Какъ то есть чище?

— На которомъ берегу, на западномъ или восточномъ, напр. двки меньше шалятъ?

— На западномъ, по нашему въ Забраномъ Краю, народъ, какъ можно! гораздъ тише; а на нашемъ старомъ, хуже — баловливй; а въ Талабск, или вотъ на Чудскомъ берегу, тамъ живутъ раскольники; двки-то — лтъ по четырнадцати, по пятнадцати ходятъ кирпичи рзать; какъ пошла — такъ и загуляла!..

— Неужели вс двки?

— Гд же ты найдешь такую землю, что вс двки гуляютъ? Много двокъ гуляютъ — и то плохо! Хозяйскія двки смирно живутъ; а работницы… подобьется хозяинъ, хозяйскій сынъ…. а то къ хозяйской работникъ какой… Какъ можно вс?! Былъ одинъ только, одинъ городъ Содомъ-и-Гоморъ, и тотъ Богъ гнвомъ наказалъ…