— Сходи, хозяюшка, перебилъ я хозяйку, подавая ей мелочи около рубля серебромъ, — сходи купи хлба, подимъ.

— Да у насъ столько не купишь печенаго хлба, сказала хозяйка, взглянувъ на деньги.

— Все равно, ты муки купи, да хлбовъ напеки.

— Да теб какъ же ждать?

— Я посл зайду, тогда и помъ, отвчалъ я, выходя изъ избы.

Посл неудачной попытки пообдать въ Хотяинов, я пошелъ къ Бугаевк, дорогой пустынной, то лсомъ, то полемъ. И для кого такая широкая дорога между Трубчевскомъ и Погаромъ (въ 30 саженъ) я никакъ догадаться не могу. По дорог изъ Бугаевки я видлъ одного только мужика, вышедшаго съ проселка.

— Куда ждешь? спросилъ я.

— Да бда надо мной такая стряслась, что одинъ только Богъ святой знаетъ, какъ бду эту и разхлебать будетъ… Горе такое…

— Какое горе?

— Какъ другъ, не горе? Лошадь пропала!

— Давно пропала?

— Да ужъ третій день бгаю, спрашиваю; да гд ее съищешь! Звать, совсмъ въ чистую пропала.

— Хорошая лошадь?

— Хороша ли, дурна, все свой животъ?… А вору какая же воля брать дурную? Воръ, разумется, выбираетъ, что ни самую лучшую изъ всего табуна.

— Откуда жъ у тебя увели лошадь?

— Со двора проклятый свелъ. Стали мы ужинать; поужинали, хотли въ ночное хать, а тутъ хвать — лошади нтъ! Кинулся туда, сюда, — нтъ, какъ нтъ!.. И ума не приложу, что съ головушкою горькою своей длать.

— Жаль мн тебя, братъ, а помочь, самъ знаешь, помочь этому длу не могу.

— Куда помочь!

— Часто у васъ лошадей крадутъ?

— Какъ не часто!.. Только и послышишь: то такъ тройку свели, то такъ пару; недли не будетъ, какъ около насъ никакъ ужъ лошадей семь свели.

— За одинъ разъ?

— Нтъ, нонче сведутъ у меня, завтра у тебя… Такъ обидли, такъ обидли…

— Скоро хватились, какъ же вы не догнали вора? спросилъ я.

— А какъ его догонишь? Загонитъ ее въ лсъ, тамъ его, вора-то, и не найдешь.

— Услышишь: лошадь заржетъ…

— И лошадь у вора никогда не заржетъ…

— Не заржетъ?

— Не заржетъ. Воръ привяжетъ къ хвосту камень; хочетъ лошадь заржать, надо лошади хвостъ поднять, а въ хвосту камень; лошадь вспомнитъ про камень и не заржетъ.

Отъ Хотяинова или Хотьяиновки до Бутаевки нтъ ни одной деревни; только версты за дв стоитъ въ лсу небольшой хуторъ. Выйдя изъ этого лсу, вы сейчасъ же переходите въ Черниговскую губернію. Здсь мсто вышло пуповиной и передъ вами открывается великолпный ландшафтъ: поле, склоняясь въ лвую сторону, мстами примыкаетъ къ рощамъ, а мстами теряется за горизонтомъ; едва верстъ за десять виднется Погаръ; вправо у самой опушки нсколько крестовъ. Ужъ не могилы-ли несчастныхъ корчемщиковъ?

Въ Бугаевк первый шинокъ, стало быть вольница, стаю быть и Maлороссія началась. Сколько разъ мн ни случаюсь възжать въ Малороссію, я замчалъ всегда шинокъ почти на самой границ и въ этомъ шинк народу везд труба нетолченая!.. Кто детъ въ Малороссію — встрчу справляетъ съ вольницей; кто вызжаетъ въ Россію — прощается съ шинкахъ, съ хорошей вольной водкой. Великороссіяне, живущіе часто за десять верстъ отъ границы, тоже часто заходятъ погулять въ шинокъ. Вдь шинокъ не то, что кабакъ. Въ кабак, кром водки, можно найти только прошлогодніе калачи, бублики и изрдка ржавую селедку. Да и самъ цловальникъ не похожъ на хозяина: у цловальника за-частую и хозяйства никакого нтъ, и весь домъ не домъ, а одинъ кабакъ. Въ шинк для кабака собственно отведено небольшое мсто, а въ остальномъ дом вы найдете мсто и отдохнуть, и закусить вамъ подадутъ.

Такъ и въ Бугаевк мн, по постному положенію, подали луку съ квасомъ. Хмльнаго народу, по обыкновенію, въ шинк было много, и все бабы: одн шли съ богомолья изъ Челнскаго монастыря, другія пришли съ какихъ-то крестинъ — доканчивать крестины… Костюмъ былъ на всхъ одинъ, но говоръ слышался и южнорусскій и сверный, и, какъ сверный говоръ сбивался на южный, такъ и въ южномъ много слышалось свернаго. Во многихъ кучкахъ запвали псни или совсмъ малороссійскія, или хотя и русскія, но большею частію на малороссійскій ладъ. Малороссійскіе напвы, впрочемъ, слышатся довольно далеко отъ границы Малдороссіи: я слыхалъ эти напвы въ Малоархангельскомъ, Мценскомъ уздахъ Орловской губерніи и даже въ Новосильскомъ Тульской губерніи; а въ Кокоревк, за сорокъ верстъ отъ Трубчевска къ Дмитровк, гд мн случилось быть на свадьб, я не слыхалъ ни одного напва свадебной псни сверно-русскаго: вс южные.

Въ шинк все шло громче и громче, шумнй и шумнй, и все безтолковй и безтолковй. И я, видя, что тамъ длать ничего, пошелъ по деревн. У одного двора сидлъ у воротъ мужикъ.

— Помогай Богъ! сказалъ я ему, усаживаясь около него на какую-то колоду.

— Милости просимъ! отвчалъ мужикъ. — Садись, братъ, отдохни со мной.

— Эко, сколько народу у васъ въ шинк! сталъ я заговаривать съ нимъ.

— Народъ, знаешь, идетъ со всхъ сторонъ въ Бутаевку въ шинокъ: здсь водка дешовая, да и крпоче, чмъ въ Трубчевск; вотъ народъ и взялъ такую призвычку ходить въ Бугаевской шинокъ: другой, сердечный, бжитъ и не всть откуда на дешевку.

— Скажи пожалуйста, отчего у васъ на этой сторон деревни хаты стоятъ на двор, а на той, къ барскому дому — на улицу?

— На той сторон постройка старинная: какъ дды строились, такъ и теперь строютъ: а такъ почали строить все по новому, вс хаты на улицу.

— Отчего же?

— Такъ господскіе живутъ; господа ихъ и перестроили на свой ладъ, а мы люди вольные, мы козаки, — живемъ, какъ наши отцы, наши дды намъ позволили.

— Теперь вдь нтъ господскихъ крестьянъ; бывшіе господскіе будутъ перестраиваться по старому, или же такъ и останутся, какъ господа имъ построили?