Я вскрикнулъ и потомъ уже ничего не помню…

Когда я открылъ глаза — было свтло. Около меня, на кожаномъ кресл сидлъ дядя и съ озабоченнымъ лицомъ прикладывалъ компрессъ къ моему страшно болящему лбу.

— Ну, милый, ты это что такое продлываешь?

Я хотлъ подняться, но не могъ, я былъ какъ разбитый и едва нашелъ силу поднять голову къ портрету — но онъ исчезъ.

Дядя замтилъ движеніе.

— Да, признаюсь, не ожидалъ я этого отъ старой игуменіи: — сказалъ онъ.

— Игуменія?.. гд она.

— А вотъ въ углу! Богъ знаетъ какимъ образомъ гвоздь выпалъ… Но вдь она могла тебя убить — вытерпть цлую ночь на себ такую тяжесть — не шутка!

— Такъ это правда? — вскрикнулъ я съ ужасомъ.

— Да, да, рама портрета теб сильно поранила голову… По счастью мой старый Казимиръ рано утромъ вошелъ въ комнату и увидлъ все это. Ты лежалъ, хрипя подъ портретомъ, и кровь струилась изъ твоего лба.

— Значитъ, все это былъ только ужасный сонъ? — вскричалъ я съ радостью и разсказалъ дяд мое ночное приключеніе.

Сперва старикъ началъ было смяться, но по окончаніи моего разсказа поблднлъ и тихо сказалъ:

— Знаешь, что, я велю сжечь этотъ проклятый портретъ!

Такъ и сдлали…

Полковникъ замолчалъ, мы также не знали, что сказать, и тоже молчали. Наконецъ докторъ встрепенулся.

— Могу я вамъ высказать свое мнніе, любезный другъ?

— Отчего же нтъ?

— Съ вами былъ просто кошмаръ въ ту ночь.

— Можетъ быть, я не отрицаю.

— Да, невозможно и отрицать, съ какой-то яростью воскликнулъ докторъ. Все это очень легко объяснить. Вы были утомлены путешествіемъ, ваше воображеніе было возбуждено посл происшествія у памятника, кром того поздній и сытный ужинъ — все это отличная подготовка для кошмара!

— А портретъ? — задумчиво спросилъ полковникъ.

— Портретъ? — сказалъ я — конечно портретъ тутъ главный виновникъ. Онъ упалъ на васъ и привелъ васъ въ оцпененіе, во время котораго вы все разсказанное не пережили въ дйствительности, а видли въ бреду.

— Гм! И это предположеніе можетъ быть врнымъ, — отвчалъ полковникъ. — Ну, а ты что на это скажешь? — обратился онъ къ своему племяннику, который во время разсказа не разъ насмшливо улыбнулся.

— Я очень жалю, что мой двоюродный ддъ приговорилъ къ сожженію монахиню за ея позднюю любовь. Это autodaf'e было плохой наградой терпнію, съ которымъ въ продолженіи нсколькихъ столтій ждала она своего жениха. Ну можно ли было на нее сердиться…

Мы засмялись.

Полковникъ задумчиво качалъ сдою головою.

— Очень можетъ быть, что вс вы правы, господа, сказалъ онъ: но только на одно важное обстоятельство вы не обратили вниманія. Какимъ образомъ это случилось, что сонъ мой такъ удивительно согласовался съ дйствительной исторіей монахини.

— Неужели! — воскликнулъ съ изумленіемъ докторъ.

— Въ этомъ-то все дло… Представьте, что игуменія дйствительно нкогда, должна была пожертвовать для счастія своей младшей сестры женихомъ и была насильно пострижена. Это обстоятельство и заставило моего дядю сжечь колдовской портретъ и такимъ образомъ лишить его силы.

— И вы ничего про это не слыхали до того вечера? — спросилъ я.

— Ни слова! Разв молодой офицеръ интересуется такими вещами?

Мы молчали.

— Я разсказалъ вамъ только самый фактъ, — продолжалъ полковникъ, — но не въ силахъ передать словами испытанныхъ мною ощущеній и того впечатлнія, которое все это во мн оставило. А впечатлніе было таково, что я до сихъ поръ нахожусь въ сомнніи — что это такое сонъ или дйствительность?

1917