— Что ты?! что ты!.. Врете вы вс… Какъ такое быть можетъ! Куда ей пропасть? — гаркнулъ Иванъ Парамоновичъ, даже хорошенько и не понимая, а врне — стараясь не понимать того, что ему возвстилъ Ефимычъ.

Дочь убжала изъ дому! Съ такимъ горемъ, съ такимъ срамомъ онъ бы и не справился. Но быть того не можетъ, не должно быть — и нтъ. Врутъ… пустое… дочь… А тамъ петиметръ запертъ! Блдный, на себя не похожій, совсмъ ошеломленный, кинулся Иванъ Парамоновичъ во вчерашнюю горницу, подбжалъ къ дверц чулана, дрожавшей рукой вложилъ ключъ, отворилъ дверцу, заглянулъ въ чуланъ — и отступилъ, но вря глазамъ своимъ.

Изъ чулана вышли: сначала нарядный петиметръ въ бломъ парик съ косицей, а за нимъ — а за нимъ… Маша.

Маша закрыла лицо руками и во мгновеніе ока, выбжала изъ горницы. Что же касается петиметра, онъ остановился передъ Иваномъ Парамоновичемъ и, повидимому, бжать вовсе не собирался. Со вчерашняго вечера въ немъ произошла значительная перемна: въ лиц его и поз не замчалось никакого страху и смущенія. Онъ горделиво поднялъ голову и строго глядлъ на пораженнаго, окаменвшаго Ивана Парамоновича.

— Почтеннйшій, ты былъ вчера пьянъ! — сказалъ петиметръ свысока, пренебрежительнымъ тономъ и растягивая слова.

Этотъ тонъ, эта манера растягивать слова были уже знакомы Ивану Парамоновичу: такъ говорили во петиметры, и вотъ этотъ-то ихъ говоръ всегда особенно раздражалъ его и заставлялъ отплевываться. Но теперь онъ оставался недвижимымъ истуканомъ. Петиметръ продолжалъ:

— Да, ты былъ пьянъ, какъ послдній мужикъ и, пользуясь своей силой, совершилъ такой поступокъ, за который самое меньшее наказаніе — ссылка въ Сибирь… Одно мое слово — и ты будешь въ Сибири… Завряю тебя, что я сказалъ бы это слово, если бы въ чулан, куда ты меня втолкнулъ и гд заперъ, не оказалось твоей дочки. Но она оказалась тамъ, ибо, напугавшись твоихъ стуковъ и криковъ, спряталась, слыша твое приближеніе. Съ ней я не скучно проводъ время. Ночью было темно, но утромъ въ чуланъ, сквозь щель двери, проникало достаточно свту, и мы могли разглядть другъ друга. Твоя дочка весьма пріятная и миловидная двица, я общалъ ей не поднимать этого дла… А за симъ прощай, да смотри, не напивайся, ибо иной разъ и Маша не поможетъ!..

Петиметръ еще горделиве закинулъ голову и, ловко набросивъ на себя бывшій у него въ рукахъ мховой плащъ, собирался выйти изъ горницы. Но тутъ Иванъ Парамоновичъ очнулся и загородилъ ему дорогу.

— Какъ, ты за вчерашнее?.. Трезвый и среди бла дна?.. Берегись! — воскликнулъ петиметръ, ршительно не страшась извданной имъ силы Ивана Парамоновича.

Но тотъ вовсе не желалъ прибгать къ своей сил. Онъ заговорилъ такимъ умоляющимъ голосомъ, какого ннкто отъ него отродясь и но слыхивалъ:

— Батюшка, да разв я что!.. Сдлай ты мн божескую милость: присядь на минуту… дай потолковать…

— О чемъ мн еще толковать съ тобой?.. Пусти!

Но Иванъ Парамоновичъ пустить не могъ.

— Сдлай ты мн божескую милость… на самую малую минуту! — убдительно повторялъ онъ, и въ то же время глаза его ясно говорили, что онъ петиметра, хоть тамъ что, а такъ не выпуститъ.

И петиметръ это понялъ. Онъ вдругъ усмхнулся, сбросилъ на кресло плащъ и самъ прислъ на то же кресло.

— Ну, о чемъ же ты еще со мной толковать желаешь?

Иванъ Парамоновичъ приперъ двери, потомъ слъ насупротивъ петиметра и проговорилъ:

— Перво-на-перво дозволь, сударь, спросить тебя: кто таковъ будешь?

— А зачмъ теб это?

— Какъ зачмъ! дло не шутка… Господь по грхамъ наказуетъ… поправлять надо… Кто жъ ты таковъ, сударь?

— Я — князь Волынцевъ, — наконецъ, проговорилъ петиметръ.

«Князь!.. ну, плохо мое дло!» мелькнуло въ голов Ивана Парамоновича, но черезъ мгновеніе лицо его прояснилось. Онъ опустилъ глаза, будто боясь выдать ими свои соображенія, и спросилъ:

— Покойникъ князь Митрій Сергевичъ сродни будетъ вашей княжеской милости?

— Я сынъ его… Ну, что же дальше?

Иванъ Парамоновичъ внезапно ршился.

— Дальше-то что?!. Чего тутъ по-пусту слова да время терять… Ваше сіятельство, вступи ты въ законный бракъ съ дочерью моей, Марьей.

Петиметръ даже вскочилъ со стула.

— Что это ты, почтеннйшій, или еще не вытрезвился? — воскликнулъ онъ. — Ты знаешь, кто я, а я знаю теперь, изъ разговора съ твоей дочкой, кто ты… Мы съ ней не пара…

Иванъ Парамоновичъ понурился и съ глубокимъ вздохомъ выговорилъ:

— Встимо, не пара… да, видно, такъ Господу угодно… противъ Его святой воли не пойдешь, ничего не подлаешь… Мой грхъ, мой грхъ… Такъ ты вотъ и женись на Марь, ваше сіятельство… что ужъ тутъ!.. Никакъ невозможно этакой срамъ оставить… вдь, весь домъ, чай, знаетъ, не утаишь такого дла. Одно слово, срамъ и позоръ… Такъ ужь ты женись, ваше сіятельство!

— Да я-то въ чемъ тутъ виноватъ! Напился пьянъ, учинилъ дебошъ и дерзость великую, заперъ меня въ темный чуланъ съ дочкой… Въ Сибирь ты долженъ идти… Я теб прощаю… Такъ мало теб и этого? Ты еще и подъ внецъ меня тащить хочешь… силою что ль, по вчерашнему?