Чудесный утренній подарокъ отца — широкій браслетъ сверкалъ своими брилліантами. Да и другой, боле скромный утренній подарокъ не былъ забытъ: въ волосахъ Маши и на груды ея бллись душистыя втки ландышей изъ неизвстно кмъ присланнаго букета…

Самъ Александръ Сергевичъ, хоть и не заботился объ этомъ., былъ очень красивъ. Фракъ, далеко не новаго фасона, но отлично сшитый, шелъ къ нему. Онъ тщательно причесалъ волосы, такъ что они уже не падали космами на воротникъ и, несмотря на длинную бороду, казался совсмъ молодымъ человкомъ. На лиц своемъ онъ вызвалъ любезную улыбку, относившуюся безразлично ко всмъ, и старался добросовстно исполнять роль хозяина. Онъ давно ужъ отвыкъ отъ общества и всегда въ большомъ собраніи чувствовалъ себя неловко и принужденно. Къ тому-же вс эти люди, наполнявшіе теперь его комнаты, очень мало его занимали; у него съ ними почти не было общихъ интересовъ. Онъ обходилъ всхъ, съ усиліемъ обдумывая и припоминая, кому что надо сказать или о чемъ освдомиться.

Въ кабинет было раскрыто три карточныхъ стола, и устроились партіи. Тутъ собрались самые почтенные гости. Были здсь нарядныя старушки. Одна все трясла головою и то и дло глядла въ старинный золотой лорнетъ, чисто по привычк и изъ увренности, что такъ слдуетъ, потому что и въ лорнетъ и безъ лорнета равно плохо видла. Другая, тоже по привычк, все еще являла слды непосильной своей борьбы съ временемъ: брови у нея совсмъ вылзли; но она ихъ нарисовала, а такъ какъ старыя руки при этомъ дрожали, то одна бровь вышла выше и длинне другой. Третья старушка держалась такъ, что каждымъ своимъ движеніемъ, каждой миной будто говорила «Je fais bonne mine au mauvais jeu… что длать! но все-же вс должны отлично чувствовать, что я только благосклонна, а нахожусь не совсмъ въ томъ обществ, къ которому привыкла»…

Были здсь два генерала: одинъ длинный, сухой, ужасно похожій на недавно открытую мумію Рамзеса II, а другой — маленькій, толстенькій, съ лицомъ добродушной старой нянюшки. Остальные были тоже генералы, но уже статскіе, на лицахъ которыхъ лежала несмываемая печать долгихъ лтъ, проведенныхъ въ затхлобумажной департаментской атмосфер.

Въ Машиной гостиной устроились, подъ наблюденіемъ Настасьи Петровны, дамы мене важнаго вида и мене почтенныхъ лтъ, а также и не столь чиновные мужчины. И тутъ, какъ-то совсмъ незамтно, вдругъ появился зеленый карточный столикъ и, подъ шумокъ разговора, сама собою образовалась партія.

Настасья Петровна была какъ въ чаду, едва понимала, что ей говорятъ, а отвчала уже чисто по вдохновенію. Она все ждала «бды» и въ то-же время должна была убждаться, что все хорошо и не только «прилично», но совсмъ «какъ въ самыхъ лучшихъ домахъ». Два лакея отъ ресторатора, боле похожіе на губернаторскихъ чиновниковъ для особыхъ порученій, чмъ на лакеевъ, безшумно, съ достоинствомъ и ловкостью разносили чай и печенья на серебряныхъ подносахъ.

Даже Иванъ, доставлявшій Настась Петровн не мало горя своей заносчивостью и способностью ежедневно бить ламповыя стекла (причемъ онъ равнодушно заявлялъ, что если стеколъ не бить, то къ чему-же тогда вс ламповые и стекольные магазины), былъ неузнаваемъ. Онъ, видимо, не хотлъ ударить лицомъ въ грязь передъ своими изящными коллегами и изо всхъ силъ подражалъ имъ.

«Да, здсь-то хорошо, а что-то тамъ, въ буфет и кухн?!» — мучительно думалось Настась Петровн.

Зала была наполнена двушками и нсколькими юными дамами, къ которымъ какъ-то лниво и нершительно присоединялись сплотившіеся въ столовой танцующіе кавалеры. Распорядитель танцевъ, маленькій уланъ въ неимоврно коротенькомъ мундир и съ обтянутыми, до неприличія выпуклыми бедрами, то и дло мышиной рысцой вбгалъ въ столовую. Наивное, круглое его лицо въ желтенькими усиками, выведенными въ струнку, изображало большую озабоченность.

— Господа, что-жъ это вы! — повторялъ онъ пискливымъ голосомъ. — Вдь, пора начинать танцы… Идите-же въ залу… Господа, ей-Богу такъ нельзя!..

Но «господа», по большей части гвардейскіе офицеры, бывшіе въ дом въ первый разъ и приглашенные «для танцевъ», вовсе не спшили. Нкоторые спокойно пили чай и переговаривались о своихъ длахъ, другіе пробрались въ наскоро устроенную буфетную, гд не только разршалось курить, но можно было, не откладывая въ долгій ящикъ, выпить даже и шампанскаго.

Наконецъ, изъ-подъ привычныхъ пальцевъ тапера вырвались первые темпы вальса, и пары закружились. Матвевъ, пробиравшійся въ гостиную, остановился и глядлъ. Ему пахнули въ лицо легкія женскія платья, мелькнули эполеты гвардейцевъ, разввавшіяся коротенькія фалды черныхъ фраковъ. Въ немъ самомъ гд-то глубоко откликнулись, но сейчасъ-же и замерли, старыя воспоминанія. Онъ забылъ все и видлъ только Машу, и слдилъ, какъ она, склонясь къ своему кавалеру, зарумянившаяся и съ застывшей улыбкой, носится и кружится, едва касаясь паркета маленькими блдно-розовыми башмачками.

Теперь она рядомъ съ нимъ, но его не видитъ. Она наврно не видитъ никого и ничего. Вотъ она пронеслась, и отецъ все слдитъ за нею, безсознательно любуясь въ настоящую минуту не только ею, но и ея кавалеромъ. Черезъ минуту Машинъ кавалеръ, стремясь къ другой дам, равняется съ Александромъ Сергевичемъ. Это высокій и стройный молодой офицеръ генеральнаго штаба. Лицо веселое, открытое, голубые большіе глаза улыбаются.

— Миша… Михаилъ Степановичъ!

Офицеръ остановился.

— Съ кмъ танцуете первую кадриль? — ласково и дружески опросилъ Матвевъ, дотрогиваясь рукой до серебрянаго аксельбанта молодого человка.