— Конечно… — соглашается старуха въ капор. — Что настрляешь до второго часа, тмъ и живы.

— Такъ полагаю, что и нмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества, — прибавила вторая старуха. — На обдъ мы и сами себ съумемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку… Да мн, вотъ, обдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мн только-бы кофейку съ булочками… А обдъ — какой тутъ обдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ теб и обдъ. Озорники!

Старикъ плюетъ и бормочетъ:

— Продать его — никто у насъ и трехъ копекъ не дастъ. Лучше бы онъ мн копйку далъ, чмъ этотъ билетъ.

— Куда идти-то? — спрашиваетъ баба съ ребенкомъ. — Гд по этому билету кормятъ-то?

— У быковъ… — гд скотопригонный дворъ. Знаешь?

Баба качаетъ головой.

— Далеко. Надсадишься. Митрофаньевскимъ нищимъ если, такъ этотъ билетъ подъ стать, а намъ далеко, — шепчетъ она.

— Да и митрофаньевскіе въ обденную пору не побгутъ. Какъ уйти съ кладбища, коли въ обденную пору только и подаютъ — заключаетъ старуха въ капор.

Вдали виденъ купецъ въ енотовой шуб. За нимъ бгутъ вприпрыжку дв двчонки лтъ по двнадцати, но купецъ шествуетъ плавно и не обращаетъ на нихъ вниманія.

Гробъ опустили въ могилу. Проплъ клиръ въ послдній разъ «вчную память» и выступилъ ораторъ. Началась рчь надъ могилой покойнаго. Провожающіе размстились на сосднихъ могилахъ и слушаютъ, но слышны по временамъ только возгласы. Ораторъ очень плохой и глотаетъ слова. Рзкій втеръ, шелестя голыми втвями деревьевъ, также заглушаетъ голосъ. Пасмурно, падаетъ мелкій снгъ. Снуютъ нищіе всхъ сортовъ и, робко озираясь и косясь на мелькающую то тамъ, то сямъ полицію, чуть не шопотомъ выпрашиваютъ подаяніе у публики.

Вотъ старушка съ подвязанной щекой, въ капор и потерявшемъ цвтъ салоп съ длинной пелериной, съ муфтой, висящей съ шеи на шнурк.

— Позвольте узнать, батюшка, кого хоронятъ? — задаетъ она вопросъ бородатому человку въ очкахъ и въ мерлушковой шапк.

Названа фамилія.

— Чиновникъ?

— Нтъ.

— По купеческой части, стало быть?

— Тоже нтъ.

— Такъ кто-же онъ изъ себя-то будетъ? — продолжаетъ старуха.

— Писатель.

— Это что въ газетахъ-то?.. Такъ, такъ… А въ большомъ чин, они все-таки?

— Не думаю. Онъ былъ человкъ, кажется, никогда не служившій.

— Нтъ, я къ тому, что провожатыхъ-то порядочно. Ахъ, у меня мой покойникъ тоже… Писалъ не въ газетахъ, но на письм и душу Богу отдалъ… Я про мужа… Вдова я титулярнаго совтника… Дослужился и чинъ мн оставилъ… А что толку?.. Пенсіи никакой… Сколько я прошеній подавала — и пособія не вышло. Были и дти… Но о сын двнадцатый годъ ни слуху, ни духу… Только благостями Елены Романовны и питаюсь… Кабы не она, посреди дороги умирать мн, старух. Графиню Лозанову изволите знать? Благодтельница… Денно и нощно молю о здравіи и благоденствіи… А вотъ теперь он на теплыхъ водахъ… и я совсмъ въ умаленіи… Добрая барыня, пошли ей Богъ… А вотъ теперь когда вернется!

Пауза. Слышенъ вздохъ.

— Вы извините меня, господинъ, что я вамъ хочу сказать… — бормочетъ опять старушка. — У меня тутъ мужъ похороненъ, такъ я изъ-за того и на кладбищ! А я не таковская… Я этимъ не занимаюсь… А вотъ-теперь нужда… Вы не подадите-ли на бдность за упокой души сродственника?

Подастся милостыня. Старушка кланяется и отходитъ отъ бородатаго человка въ очкахъ и мерлушковой шапк, но около него выростаетъ мужская фигура въ долгополомъ пальто на манеръ подрясника. Онъ въ валенкахъ, съ самодльнымъ посохомъ и за спиной у него клеенчатая котомка. Уши подвязаны бумажнымъ платкомъ, рваная шапка въ рук. Торчитъ бороденка сдымъ клиномъ изъ-подъ повязки. Фигура взглядываетъ въ глаза человка въ мерлушковой шапк и протяжно произносить:

— Читаютъ… Все еще читаютъ… Должно быть, очень близкій человкъ къ нимъ… Большая церемонія въ чтеніи и, надо статься, очень вразумительный человкъ они, коли такъ долго… Извините, господинъ… Это кто-же читаетъ? Товарищъ имъ?

— Да, товарищъ, тоже писатель.

— Ахъ, писатель? Ну, на это ихъ взять. А вы тоже изъ ихъ сословія?

— Да… нтъ… Впрочемъ, тоже иногда пишу.

— Люблю я сладкогласіе послушать. Пріятно, кто хорошо говоритъ. О, Господи! Помилуй насъ, гршныхъ! Уши-то вотъ только у меня… такъ не все слышишь. Нынче большая мода насчетъ этого, чтобы читать и говорить на могилкахъ… По кладбищамъ-то ходишь, такъ видишь. Прежде, бывало, на похоронахъ духовенствомъ брали. Чмъ больше духовенства, тмъ парадне… А нынче вотъ сладкозвучіе… Стихи они изволятъ читать, или такъ?.. Уши-то завязаны, такъ не разберу.

— Просто рчь о заслугахъ покойнаго.

— Ученый мужъ, поди, и въ большомъ званіи? — киваетъ фигура съ котомкой на оратора.

Человкъ въ мерлушковой шапк колеблется отвчать.

— Право не могу вамъ сказать… — произноситъ онъ наконецъ.

— Пріятно, кто вкусить отъ корня ученія, пріятно… И людямъ во спасеніе, и себ въ благодать. Ученый мужъ — онъ везд кстати. Родится младо — онъ можетъ привтствовать кудрявыми словами… Вступаетъ въ путь жизни отроче — онъ то же самое… Нисходитъ въ могилу старецъ… Какихъ лтъ былъ покойникъ-то, вы не извстны?