«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…» М. Е. Салтыков-Щедрин.
I
Угрюмое, непривтливое петербургское кладбище съ голыми стволами деревьевъ, безъ малйшей кустовой растительности, съ вороньими и галочьими гнздами на вершинахъ деревьевъ. Мостки и дорожки, которыми изборождено кладбище, расчищены отъ снга, расчищены палисадники съ памятниками, за содержаніе которыхъ платятъ, но за то накиданы цлые сугробы снга на т памятники, за содержаніе которыхъ не платятъ, хотя охраненіе ихъ и должно лежать на администраціи кладбища. Нкоторые памятники завалены снгомъ выше крестовъ. Пустынно на мосткахъ и на дорожкахъ. Кое-гд промелькнетъ группа изъ двухъ-трехъ человкъ, предшествуемая священникомъ въ ветхой, порыжлой, когда-то черной риз, закапанной воскомъ, напяленной на лисью шубу. На голов потерявшая свой фіолетовый цвтъ камилавка, въ рук потухшее кадило. Тутъ-же причетникъ безъ шапки съ завязанными платкомъ ушами, съежившійся, съ засунутыми въ рукава кистями рукъ, сложенными на груди. На перекресткахъ дорожекъ и мостковъ стоятъ, переминаясь съ ноги на ногу, и бродятъ нищіе, закутанные съ самые разнообразные убогіе костюмы, съ подвязанными тряпицами скулами, женщины съ грудными ребятами за пазухами армяковъ, старики въ суконныхъ наушникахъ подъ шапками, быстроглазые ребятишки въ валенкахъ, въ которыхъ умстился-бы пудъ гороху, съ красными мокрыми носами. Завидя прохожихъ, все это стонетъ на разные лады, выпрашивая Христа ради милостыню, переругивается другъ съ другомъ и, не получая отъ прохожаго подаянія, долго, долго сопровождаетъ его. Тема стона — выпрашиванія за упокой.
— Родителямъ и сродственничкамъ царство небесное, душенькамъ ихъ вчный покой… — слышатся причитанія. — Не оставьте, матушка, не оставьте батюшка, заупокойной милостынькой Христа ради!
— Да у меня живы родители, живы, — отвчаетъ поститель кладбища на ходу, но, однако, преслдуемый нищими, останавливается, распахиваетъ шубу и лзетъ въ карманъ за деньгами.
— Спаси васъ Богъ, спаси Царица Небесная! раздается послсловіе по полученіи милостыни.
Поститель кладбища двигается дальше но изъ-за угла на слдующемъ перекрестк на него выскакиваютъ еще дв старухи-нищія съ причитаніемъ:
— Заупокойную-то милостыньку, батюшка, сирымъ старушкамъ. Всели ихъ Господь среди праведниеовъ.
— Все роздалъ. Ничего больше нтъ! — объявляетъ онъ, поспшая шагать по мосткамъ.
А ужъ сзади его перебранка. Старухи-нищія со второго перекрестка переругиваются съ нищими, пришедшими съ перваго перекрестка. Старуха въ коричневой кацавейк, валенкахъ и капор окрысилась на старика въ казинетовомъ зипун, повязаннаго подъ шапкой ситцевымъ платкомъ, и кричитъ ему:
— А ты чего, паршивецъ, въ непоказанное мсто залзъ и въ чужой участокъ съ рукой суешься! Мало теб своихъ мостковъ! А намъ черезъ тебя и не подали. Я къ теб на мостки не лзу. Я стою на своемъ мст. Погоди, лысый чортъ, я и къ теб прилзу, и я у тебя давальцевъ отбивать буду.
— Закрой хайло-то. Только дв копйки мн и перепало, — отвчаетъ старикъ. — Ты думаешь, что онъ горы золотыя разсыпалъ? Дв копйки. Мн дв и ей дв…- киваетъ онъ на бабу въ полушубк съ ребенкомъ за пазухой.
— И дв копйки на полу не поднимешь. И дв копйки эти намъ шли, потому онъ въ нашемъ участк подалъ, гд мы съ Кирилловной стоимъ. А теб тоже стыдно, Максимовна, — обращается старуха къ баб съ ребенкомъ. — Ну, онъ нахалъ извстный, а ты-то чего лзешь въ нашъ участокъ, безстыжіе твои глаза! Безъ года недля на кладбищ, а уже всякій стыдъ передъ товарками потеряла.
— Не дошла я до твоего мста, не дошла, — оправдывается баба. — Полно вздоръ-то городить!
— Какъ не дошла? А ты на чьемъ-же теперь-то стоишь? Смотри у меня! Я здсь десятый годъ на кладбищ. Подговорю старшихъ, да и выживу тебя.
Но въ это самое время на мосткахъ появляются пожилая дама въ лисьей ротонд и молоденькая двушка въ пальто съ бличьимъ воротникомъ съ хвостами.
— Подайте, матушка, Христа ради, за упокой новопреставленныхъ сродничковъ — заныли нищіе въ четыре голоса, выставя впередъ руки пригоршнями.
Дама лзетъ въ карманъ.
— Вотъ пятачокъ… Подлитесь… — говорить она.
— Копйку-то лишнюю какъ-же, матушка, барыня?.. — начинаетъ старуха въ капор. — Насъ четверо.
— А лишнюю копйку отдайте вонъ женщин съ ребенкомъ. Это ребенку на булочку…
Дама и двушка прошли. Старуха, принявъ пятакъ, начинаетъ длить…
— Не дамъ я теб копйку на ребенка, — объявляетъ она. — Эта копйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ дв копйки черезъ твое нахальство отъегорила.
— Да возьми, возьми, вдьма. Ну, тебя въ болото! — соглашается баба съ ребенкомъ.
Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапк, надтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:
— Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.
Старухи тоже бгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапк. Тотъ поспшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.
— Много-ли отвалилъ? — спрашиваютъ старика старухи.
Старикъ машетъ рукою и смется, показывая два гнилыхъ клыка.
— Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ — а онъ мн билетъ на обдъ въ дешевую столовую сунулъ, — говорить онъ.
— Билетъ? Ну, значить, нмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ, — покачиваетъ головой старуха въ капор. — Билетъ… Вотъ глупые-то люди! Совсмъ попусту… А билетъ гривенникъ стоитъ.
— Въ томъ-то и дло, что шутъ гороховый. Ну, куда мн тащиться семь верстъ киселя сть! И главное дло, самое горячее время потерять, когда, здсь на могилкахъ литіи служатъ.