«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность» М. Е. Салтыков-Щедрин.
Весенняя охота
Былъ апрль въ половин. Нева только еще вскрылась отъ льда. По вод, то тамъ, то сямъ, плыли большія, блыя, ноздреватыя льдины. Къ одной изъ промежуточныхъ пристаней шлиссельбургскаго пароходства подошелъ большой пароходъ, пришедшій изъ Петербурга и, шипя парами, началъ выпускать пассажировъ. Вышли на пристань четыре мужика въ рваныхъ полушубкахъ и съ большими пилами за плечами, вышла баба съ котомкой, съ закоптлымъ котелкомъ и жестянымъ чайникомъ, выпрыгнулъ и охотникъ, среднихъ лтъ мужчина, и сталъ высаживать собаку, таща ее на цпочк. Охотникъ былъ одтъ въ чрезвычайно причудливый нарядъ, состоящій изъ желтой замшевой куртки на лисьемъ мху и изъ мховой шапки съ ушами, на манеръ капора. Плоскія пуговицы куртки поражали своей величиной, были чуть не двухъ вершковъ въ діаметр и имли на себ изображенія собачьихъ головъ. Кожаные сапоги съ войлочными отъ икръ до колнъ голенищами оканчивались раструбами и походили на средневковые испанскіе сапоги. Къ охотнику тотчасъ-же бросился старикъ егерь въ заплатанной срой куртк съ зеленой облинявшей оторочкой, принялъ отъ него собаку и сталъ стаскивать съ него ружье въ чехл, перекинутое черезъ плечо.— Ивану Павловичу добраго здоровья! Первымъ изъ охотниковъ изволили обновить навигацію, заговорилъ онъ. — И Фингалка съ вами… Здравствуй, Фингалка… Кажись, Фингалка-то у васъ, Иванъ Павлычъ, немного похудлъ.
— Чудакъ человкъ. Собак худоба не мшаетъ. Нарочно выдерживалъ его зиму, чтобы не разжирлъ, — отвчалъ охотникъ и спросилъ:- Неужто и въ самомъ дл я первый на пароход?
— Какъ есть первый. Вдь вчера только и пароходы-то начали ходить. Пожалуйте сакъ-вояжецъ-то вашъ. Фляжечку не снимете?
— Что-жъ фляжку-то снимать! Велика-ли въ ней тяжесть!
Они начали взбираться по ветхой скрипучей лстниц на берегъ. Въ береговыхъ рытвинахъ лежалъ еще снгъ, деревья и кустарники были голы и не успли даже надуться почками.
— И зимой ни разу не пріхали къ намъ, какъ есть ни разу…
— Да что-же было длать при такихъ страшныхъ снгахъ? — отвчалъ охотникъ. — На лыжахъ я ходить не умю. Къ тому-же и морозы… Вдь смучали зимой двадцатиградусные морозы.
— Бда… Чистая бда. У насъ и не двадцатиградусные морозы, а по тридцати пяти градусовъ стояли. Углы отъ морозовъ трещали, право слово. Не натопиться было — вотъ до чего. Бывало, такъ въ полушубкахъ и спали. Лежу я разъ ночью на плит — вдругъ ударъ словно изъ пушки. А это морозъ объ уголъ…
— Ну?! Неужто такъ сильно?
— Съ плиты чуть не свалился — вотъ до чего. Немного погодя, опять. А потомъ въ третій разъ. А за задворками волки воютъ.
— Неужто волки на деревню приходили? — удивился охотникъ.
— За нашей охотничьей сборной избой вс ночи простаивали, — отвчалъ егерь. — Все собакъ караулили. Запахъ-то собачій чуютъ — ну, и караулятъ.
— Стоятъ и воютъ?
— Стоятъ и воютъ. Да вдь какъ воютъ-то! Въ трель.
— Съ голоду?
— Само собой, съ радости не завоютъ. Вдь на деревн всхъ мужицкихъ собакъ перели, а потомъ ужъ и къ нашимъ собакамъ подбираться стали.
— Что-жъ ты ихъ не стрлялъ?
— Позвольте… Какъ-же ихъ стрлять, коли ничего не видать? Ночь темная, зги не видать, а волкъ — онъ хоть и воетъ, но сидитъ, притаившись за угломъ, сидитъ и собаку караулитъ.
— Охотничьихъ-то собакъ не попортилъ?
— Какъ возможно попортить! Берегъ я ихъ пуще глазу. Чуть посл сумерекъ — сейчасъ ужъ выводилъ на цпочк. Да у меня, правда, зимой-то только дв собаки и было: докторова да Семена Гаврилыча.
— Прізжалъ докторъ-то зимой?
— Прізжалъ разъ, попробовалъ на лыжахъ, провалился — и ужъ больше ни ногой… А только и снга-же были! Господи! И по сейчасъ снгу въ лсу на аршинъ, гд его солнцемъ не хватаетъ, а вдь ужъ рка разошлась.
Они вышли на деревню.
— Въ сборную избу прикажете? — спросилъ егерь
— А то куда-же? Ну, что, какія у васъ въ деревн новости? — задалъ вопросъ охотникъ.
— Новый кабакъ открылся.
— Здравствуйте! Мало было. Это который?
— Да ежели дв штофныя лавки считать, то пятый. Теперича, Иванъ Павлычъ, у насъ канканерція на деревн началась. Такую водку везд продаютъ, что просто шаль. Иванъ Родіоновъ такъ воспламенился, что новое сукно въ трактир на бильярд сдлалъ. «Пущай, говоритъ, буду я на отличку…» Это передъ новымъ кабатчикомъ-то. Тотъ шарманку у себя поставилъ, а Иванъ Родіоновъ говоритъ: «Я ему органомъ носъ утру». Красныя занавски въ чистой половин на окнахъ повсилъ, въ углу купидона поставилъ. Къ каждому стаканчику кильку даромъ предоставляетъ. Новый кабатчикъ садъ на двор разводить собирается. «Пусть, говоритъ, господамъ охотникамъ будетъ въ свое удовольствіе». А Родивоновъ вчера такія слова говорилъ: «Заведу, говоритъ, маркитанта для селянокъ и дутыхъ пироговъ — пусть господа охотники кушаютъ на питерскій манеръ».
— Вотъ это хорошо. А то вдь прежде у него ничего, кром крутыхъ яицъ, на закуску достать было нельзя, — сказалъ охотникъ.
— Бикштесы съ гарниромъ будетъ стряпать, фрикадель…
— Ну, ну, ну…
— Врно-съ. «Я, говоритъ, самъ въ погибель войду, а ужъ его погублю». Это то-есть новаго-то кабатчика. Страшная канканерція! Тотъ соловья надъ стойкой въ клтк повсилъ, а этотъ канарейку. У того новая вывска съ чайниками, а этотъ говоритъ: «я, говоритъ, флагъ повшу». Теперича другъ дружку иначе и не называютъ, какъ «подлецъ» и «мерзавецъ». Иванъ Родіоновъ: «что, говоритъ, у того подлеца, какъ?» А этотъ: «новаго чего не придумалъ-ли мерзавецъ-то?» Такъ и разговоръ у нихъ. Словно у другъ дружки и имени христіанскаго нтъ. Даже и не кланяются. Встртятся — другъ передъ дружкой козыремъ. А жены ихъ такъ даже потха!.. Пройдетъ одна мимо другой — тьфу! А та ей въ отвтъ: тьфу! А разговора никакого. Вотъ оно наше новое-то заведеніе. Не желаете-ли зайти? — предложилъ егерь.
— Мимо.
— Ей-ей, водку такую даютъ, что просто одно воображеніе
— Иди, иди въ сборную избу.
— Пиво тоже первый сортъ… — продолжалъ егерь, умильно поглядывая на расписную вывску трактира и постоялаго двора, но видя, что охотникъ не сочувствуетъ его словамъ, отвернулся и прибавилъ шагу.
Май въ начал. Въ сел Ивановскомъ, на берегу рки Невы, близь пароходной пристани сидитъ, поджидая шлиссельбургскій пароходъ, пожилой человкъ въ охотничьихъ сапогахъ, съ пустымъ яхташемъ и двумя ружьями въ чехлахъ за плечомъ. Одтъ онъ въ войлочную шапку и подпоясанный ремнемъ срый, солдатскаго сукна, пиджакъ съ когда-то зеленой, но нын окончательно выцвтшей оторочкой. Онъ изрядно выпивши, покуриваетъ окурокъ папиросы, поминутно сплевываетъ и говоритъ двумъ стоящимъ передъ нимъ мужикамъ: