Медсестра по имени Зина подходила для ее плана как нельзя кстати. Одного взгляда на эту серьезную девушку, на ее простонародную красоту было достаточно, чтобы понять: она сделает все, о чем Полина ее попросит, если обосновать просьбу убедительно, пусть даже эта просьба будет такой экзотической, как помощь в побеге из больницы.

Людей Полина видела насквозь, не ошиблась и на этот раз. Именно Зина вывела ее на следующий день из палаты и отвезла в Трифонов монастырь, кельи которого были превращены в комнаты коммунальной квартиры. Целую неделю Зина делала Полине перевязки и уколы и сообщала, что происходит во внешнем мире: что Неволин сначала устроил в больнице скандал, но потом почему-то успокоился и вообще исчез.

Полина усмехнулась, узнав об этом. Ей-то причина его исчезновения была понятна. Видимо, записка, которую она оставила на больничной тумбочке: «Смотри, я тебя предупредила», – показалась ему убедительной, и он не стал испытывать ее решимость.

Она хотела избавиться не от него даже, он был ей безразличен, а от всего, что было с ним связано. Она провела черту у себя за спиной, поняв, что ничего не может сделать – ребенка ей не отдадут. Она каждую ночь, как заклинание, повторяла: если чего-то не можешь изменить в своей жизни, значит, надо или прервать эту жизнь, или свыкнуться с неизбежным. С отсутствием ребенка ей и свыкаться было не надо, она его ни разу не видела, а после того, что пришлось ей увидеть в войну, этот огонек – рожденная ею дочь – едва мерцал в глубине ее сознания и уже казался призрачным…

– Нету никаких призраков, Полин. Люди наяву такое творят, что и призраков не надо.

Полина вздрогнула. Она и не предполагала, что уже сама с собой разговаривает. Так и с ума сойти недолго!

– А кто же здесь в стенах стучит, а, Коля? – сказала Полина. – Призраки точно.

Она обернулась от окна и посмотрела на соседа, только что вошедшего в общую кухню.

Николай Чердынцев был самым интересным человеком среди разношерстной публики, населяющей монастырские кельи. В людях он разбирался не хуже Полины, это она сразу поняла, и это было неудивительно после семи лет Вятлага, куда он попал из Московского университета за организацию студенческого исторического кружка, который сочли то ли правоцентристским, то ли наоборот; Полина не стала вникать в эти подробности. Из лагеря Николай вышел больным, это для нее было очевидно. Болезнь у него была не физическая – душа его была искалечена, разум взбудоражен, и понятно было, что жизнь ему сломали навсегда, нигде он не найдет покоя. Из-за постоянно снедающей его нервной тревоги общаться с Николаем было трудно, но интересно: он был умен и беспорядочно, но глубоко образован – в лагере, как он объяснил, не было недостатка в профессуре.

– Ты о чем задумалась? – спросил Николай. – А я с работы шел и тебя с улицы увидел. Стоишь у окошка, как на картине. Ждешь кого-то?

– Нет. То есть да!.. – вспомнила Полина. – Подругу жду, сейчас должна прийти.

Хотя ее отношения с Зиной трудно было назвать дружбой, слишком уж разными они были, но объяснять это Николаю ей не хотелось. Никому и ничего ей не хотелось больше объяснять. Кокон ее одиночества отвердел, превратился в броню.

– Познакомила бы с подругой, – подмигнул Николай. – Сама ты со мной не хочешь, и что ж мне, одному пропадать, молодому-удалому?

Он часто вот так вот ерничал, это было частью его тревоги, его надлома.

– Через час заходи, – сказала Полина. – Представлю тебя в лучшем виде.

Николай кивнул и ушел. Полина вздохнула с облегчением. Даже с ним ей не хотелось разговаривать. Ей казалось, что каждое слово, которое она произносит, – это обман.

Ощущение, что она живет в непреходящем обмане, было таким сильным, что повлияло на состояние ее ума. Полина заметила, что стала придумывать какие-то несуществующие истории и даже рассказывать их Зине в ответ на ее расспросы о том, например, что за человек привез для нее пенициллин и почему этот человек потом исчез. Да, в ответ она выдумала что-то сногсшибательное – что человек этот влюблен в нее с тринадцати лет, что она бежала от него за границу… Чушь какую-то выдумала, в общем. Неизвестно, поверила ли всему этому Зина, но Полине было проще сказать ей даже такую вот чушь, чем неприглядную правду.

Если бы не опустошенность, которую она чувствовала в себе, то Полина радовалась бы, что жизнь свела ее с Зиной Филипьевой. Она даже не предполагала, что в современном мире еще живут такие тургеневские девушки. Или крестьянские дети Некрасова; непонятно, какое определение Зине подходило больше.

При всей своей простонародности Зина не была ни глупа, ни даже наивна. Она была честна, серьезна и так внутренне чиста, что было непредставимо, как ей удалось сохранить такую чистоту – не только внутреннюю, кстати, Полина была уверена, что Зина девственница, – пройдя войну во фронтовом медсанбате. Правда, эта загадка, как выяснилось, имела самое простое объяснение: Зина была влюблена. Предмет ее любви как раз медсанбатом и командовал. Зина обмолвилась о нем всего несколькими фразами, но и по ним, а главное, по ее виду и тону Полина поняла, что влюбленность эта, скорее всего, осталась безответной. Ну а что такая девушка, как Зина, не нашла своей великой любви какую-нибудь невеликую замену, удивляться не приходилось.

Да что Зина!.. Полина и сама, может, не стала бы больше никого искать, если бы такой человек, как майор Немировский, встретился ей в юном возрасте. Если бы где-нибудь в Люксембургском саду он ей встретился, когда она гуляла по солнечным весенним аллеям и мечтала о чудесном, полном счастливых загадок будущем…

Но майор Немировский встретился ей не под небом Люксембургского сада, а под сводчатым потолком кельи Трифонова монастыря, в которую Зина поселила ее после побега из больницы. А главное, ничего чудесного она от будущего уже не ожидала и никаких загадок для нее в жизни не было.

В тот день, когда Немировский приехал в Киров, Полина с утра думала только о том, что сидеть в этом опостылевшем городе, ожидая погоды у несуществующего моря, не имеет смысла. Если попытка переменить жизнь не удалась, и уже не первая такая попытка, значит, надо что-то решать с самой этой жизнью – с ее завершением. Мысли такого рода приходили к ней и раньше, но если раньше они ее пугали, то на этот раз она отнеслась к ним спокойно.

Все-таки одно дело знать, что смерть существует, а другое – увидеть ее воочию, удары, вспышки смерти вокруг тебя в виде бомб и орудийных снарядов, а особенно почувствовать, что смерть может исходить от твоих собственных рук. Полина вспомнила, как бил ей в плечо приклад автомата и как не замечала она этой отдачи, потому что все внимание было сосредоточено на падающих от ее выстрелов фигурах немецких солдат в развалинах на Кудамм… Вспоминать об этом было неприятно, но думать после этого о смерти – просто. Она и думала.