«Есть новости о вашем пианино, – сообщал Кротов. – По возможности позвоните».

«Спасибо, я рада, – ответила я. – Возможности нет». Послав сообщение, подумала и послала еще одно: «Я на Мальте. С подругой. Но она в другом месте. А я сейчас – в замке». Уже отослав и это сообщение, я начала думать, как можно было написать все то же самое, но по-человечески, а не по-идиотски. Но так ничего и не придумала. Зато почувствовала, что я очень, просто зверски хочу есть. И страшно пожалела, что сваляла дурака утром, не взяла булку со шведского стола. Там была такая булочка, круглая, с корицей и яблоками, и еще можно было быстро запихнуть в сумку пару кусочков сыра… и горсточку крупных изюмин, черных или золотистых, нежных, сладких…

То ли письмо Кротова так на меня подействовало, то ли я начала, наконец, отдыхать, но я поняла, что не пойду на поиски магазина, а зайду в ближайший ресторан и, взглянув предварительно на цены, очень много съем. Или хотя бы что-то съем. Тут пикнул телефон и я, уже зная, что это Андрей Алексеич прочитал мои записки, увидела надпись: «Три новых сообщения».

«Здорово. Я рад за Вас», – писал Кротов в первой записке.

«Истинный удар происходит из пустоты, – говорилось во второй записке. – Это боевая мудрость тибетских монахов – боевая!»

«Приедете – объясню», – было написано в третьей.

«Опытный районный ловелас!» – вздохнула я и уничтожила из памяти телефона все три его записки. Потому что в памяти моего телефона хранятся только драгоценные Ийкины послания: «Мам. Я дома. А тебя никак нет», «Мам! Я химию сдала! На тройку, правда…», «Мамочка, купи мне, пожалуйста, конфет, лучше грильяжа, или сырных чипсов». И так далее. Я села на лавочку и стала их читать. Потом просмотрела все ее фотографии в телефоне, прослушала трогательные песенки, которые она записала в прошлом году – она очень хотела, чтобы песенки звучали у меня в телефоне вместо звонка. Но пела так тихо, что ее нежный, слабый голосок был еле-еле слышен. На одной из записей я услышала свой голос и Ийкин вздох – ну, никак не могла она петь громче…

Откуда-то доносился очень приятный запах специй, но у меня уже пропал аппетит. Я прогулялась по городку, заглянула в местный сувенирный магазин, купила кружку, как будто смятую рукой великана. На боку кружки было написано: «Я потерялся на Мальте». Я на Мальте точно не потеряюсь – самонадеянно подумала я. У меня в Москве очень важные дела…

Я шла, точно ощущая, что иду к морю. Его видно не было, но почему-то я была уверена, что когда сверну за угол и выйду на следующую улицу, проглядывавшую меж домов, увижу море. И точно, я оказалась на достаточно широкой по местным масштабам улице, примыкающей к такой же, как в нашем местечке, полоске суши у обрыва. Здесь тоже была набережная, метрах в пятидесяти от самого моря, и на ней – несколько ресторанов. Не торопясь, я прошла мимо первого, второго, почитала меню, выставленные на щите, и вошла в третий, называвшийся «Алефано», с пояснением «Традиционная мальтийская кухня».

Больше всего он понравился мне тем, что находился на открытой террасе, стоящей на сваях прямо в море. Прочитав повнимательнее меню за столом, я поняла, что традиционная местная кухня, видимо, очень похожа на английскую, как я ее помню из двух-трех романов Диккенса и учебника английского языка. Ростбиф с кровью, ростбиф без крови, соленый пудинг и фасолевый суп-похлебка.

С некоторым сомнением я заказала себе форель, жаренную на гриле. Сомнение заключалось в том, что за соседний столик как раз принесли огромную тарелку, на которой еле-еле поместилась толстая, сочная рыба, политая каким-то соусом. Изящная пожилая дама, сидевшая за столиком, откинула за спину пышный голубой шарф, чтобы концы его не окунулись в соус, и восхищенно произнесла, потирая руки:

– Oh, yes!

Я только понадеялась, что она заказала какую-то другую рыбу, не форель. Мне такую рыбину не съесть за три дня, разве что в сумочку запихнуть – на завтра, на обед…

Пока готовилось мое блюдо, мне принесли вино и горячие треугольные сухарики из черного хлеба с чесноком. Не успела я поднести ко рту ароматный сухарик, как услышала чей-то веселый и достаточно громкий голос, произнесший по-английски:

– Hey you!

Я подумала – возможно, это лишь в переводе на русский звучит грубовато: «Эй, ты!», а на другом языке, может, даже и очень вежливо. Кричавшему не ответили, поэтому он продолжал настаивать:

– Эй, девушка! Эй! Обернись! Сюда посмотри! Ну же, девушка!

Я все-таки обернулась, чтобы посмотреть, кто же и кого так настойчиво зовет. И столкнулась глазами с горящим взглядом черноволосого мужчины в яркой оранжевой рубашке. Он тут же закричал:

– Иди, садись сюда!

Я быстро отвернулась.

– Иди же! Не отворачивайся, эй!

Я замерла и через несколько мгновений осторожно оглянулась еще раз. Ну, точно – какой стыд! Он обращается ко мне. Я не сразу сообразила, как же ему сказать, чтобы он перестал орать на весь ресторан. Правда, мне показалось, что из нескольких посетителей ресторана обернулась на его крики одна я. А если обернулась бы вон та полная девушка с короткой стрижкой ярко-фиолетовых волос, то он позвал бы ее? Может, это такой трюк – крикнуть: «Эй! Девушка!» – и посмотреть, кто обернется?

Латиноамериканец – я почему-то сразу подумала, что это типичный мексиканец или колумбиец, – тем временем продолжал, глядя на меня и широко улыбаясь:

– Ну, давай! Скажи, пусть заказ несут сюда, за мой столик! Иди сюда, садись ко мне! Рядышком! Вместе всегда лучше, чем поодиночке, а? Правда?

– Гм… По-разному… – негромко ответила я, заметив, что теперь люди стали уже оборачиваться на наш разговор. – Не кричите так, пожалуйста, – попросила я его. – Я вас хорошо слышу.

– Слушай! Ты ничего не бойся! Меня зовут Педро.