Он же, опытный ловелас, стремительно прошел по комнате, не давая мне опомниться, приобнял за плечи и поцеловал в щеку.

– Здравствуй, – сказал он так, будто мы расстались вчера вечером. Он уехал на кабриолете, а я осталась сидеть в спутанных простынях, еле дыша и ослабев от любви.

– Привет! – ответил Владик и подбежал к нему. – Покатаешь меня на велосипеде?

– Непременно! – улыбнулся Кротов и подбросил Владика пару раз в воздух.

Я увидела, как тут же заревновал Гриша и, надув губы, стал что-то рисовать, прямо на столе, под которым они только что бесились с Владиком.

Уже зная ощущение, тут же, как только я увидела Кротова, овладевшее мной, я даже не стала сопротивляться. Все вокруг стало нереальным и необязательным. Предметы потеряли четкую форму, исчезли посторонние звуки. Я видела и слышала только его. Хотела дотронуться до него, прижаться, взять за руку. Я хотела этого так, что мне даже стало нехорошо.

– Откройте окно, пожалуйста, пошире, – попросила я Кротова. – Мы здесь уже давно.

– Да вот я не успел! Сидел в засаде…

Я с сомнением посмотрела на его чистые ботинки. Правда, сегодня он был одет скромно и незаметно – черные джинсы, серый свитер. Но представить, что чистый, весь светлый, свежий Кротов сейчас сидел в какомто грязном подъезде под лестницей или в кустах, или… Где еще бывает засада? Наверно, я очень выразительно посмотрела на него, потому что он вдруг пояснил:

– Сидел в машине четыре часа, ждал одного… ловкого человечка. Прочитал книжку два раза, туда-обратно…

– А человечек не мог при этом быстро прошмыгнуть мимо? – спросила я, глядя, как молча ухмыляется толстый капитан – знает, наверно, проделки Кротова, как он обольщает всех мало-мальски симпатичных дур, приходящих в отделение.

– Мимо меня? Да ни в жизни! – ответил Кротов, сел напротив меня, вытянув ноги под столом и случайно коснувшись моей ноги.

Меньше всего мне хотелось убирать свою ногу. Но не могла же я, в самом деле, как дура, таким образом кокетничать с мало знакомым мне человеком – тереться ножками под обшарпанным столом в кабинете, где на одной стенке висит портрет лукаво улыбающегося нынешнего президента, а на другой – плакат с подробной схемой разборки стрелкового оружия?

Я с искренним сожалением отодвинула ногу, по которой уже бежали острые и приятные мурашки, щекоча и веселя все остальное тело, отчаянно жаждущее прикоснуться к Кротову и долго-долго не расставаться с ним.

– Так, ну и что мы имеем? – спросил он, как будто не замечая моих нервных маневров.

Впрочем, не исключаю, что все мои мурашки очень умело прятались. Скрытность и внешнее равнодушие моей дочери – уж точно не от Хисейкина, напоказ и бурно реагирующего на все, жизнедеятельность его организма откровенна и всегда понятна.

– Похож? – спросил меня Кротов и так надолго задержался глазами в моих глазах, что у меня перехватило дыхание.

Я кивнула и только потом с трудом ответила, заставив себя посмотреть на большую коричневую рамку портрета президента. Раза четыре проведя взглядом по четырехугольнику рамки, я спокойно сказала:

– Не очень. Глаза не получаются. У него глаза все время в сторону и вниз смотрели. Как будто косили.

– Ясно. А мы сейчас… Петрович, дайка я… Сейчас мы это скопируем… – Кротов ловко потыкал мышкой, что-то переключил и, к моему удивлению, стал очень четко и хорошо рисовать. – Вот так?

Я неуверенно кивнула:

– Вроде того, только один глаз прищурен… И брови толще, и неровные…

Кротов рисовал, я все поправляла и поправляла, толстый капитан, с которым мы так долго маялись над портретом, снисходительно наблюдал за нами, а потом наконец-то пошел покурить на лестницу.

– Очень вас боюсь… – негромко сказал вдруг Кротов. – Чем-то напоминаете мне мою бабушку…

– А бабушку вы боялись? – спросила я, стараясь не думать о том, что ничего хорошего в этом признании нет.

– Ни капельки. Бабушку я не боялся… Так, ну что, получается? Не получается… А вот мы сейчас вот так еще подправим… Не боялся и не боюсь… в смысле бабушку… и очень даже люблю, – ответил Кротов и наконец подкосил глаз на портрете, как нужно.

– Вот, очень похоже! Больше ничего не надо!

– Да… Получается, что это Косой… Есть такой рецидивист. Только чтобы он занялся пианино, которое от силы стоит… Ну сколько? Вы не выяснили за это время?

– Нет, – вздохнула я. – Не до того было. Да и какой смысл?

– Или мы с вами что-то путаем, или… Может, он решил, что кроме пианино у вас в доме есть чем поживиться еще? Где австрийское пианино, там наверняка трофейные немецкие статуэтки с войны остались… или старинные книжки с позапрошлого века, картины… Есть, кстати, у вас что-то подобное?

– Да нет, – пожала я плечами. – Практически нет. Картина есть одна… Но нужно очень понимать в искусстве, чтобы увидеть, что она дорогая. И бабушкина брошка. Считается, что она очень дорогая, но никто точно не знает…