Годъ тому назадъ онъ совсмъ было ршилъ „принять законъ“ и старушка мать засылала уже сваху въ одно семейство, гд была подходящая невста, какъ вдругъ Иванъ Анемподистовичъ уперся и объявилъ, что жениться пока не желаетъ. Причиной такого измненія ршенія была любовь.

Какъ-то по весн сидлъ Иванъ Анемподистовичъ въ своей лавк и почитывалъ отъ нечего длать академическій календарь, — время было глухое, дворянство все разъхалось по вотчинамъ, а купечество отпировало свадьбы и готовилось понемногу въ Макарьевскую ярмарку. Старикъ-прикащикъ дремалъ въ глубин лавки за кипами товара, а мальчикъ-подростокъ, больше по привычк, чмъ по необходимости, „зазывалъ“, стоя у лавки, рдкихъ прохожихъ, выкликивая звонкимъ голосомъ товары и ихъ достоинства.

— Драдедамъ [2] у васъ есть? — прозвенлъ серебрянымъ колокольчикомъ свжій, молодой женскій голосъ у лавки.

— Есть-съ, мадамъ, есть-съ, пожалуйте въ лавку-съ, первый сортъ отпустимъ, у насъ покупали.

Иванъ Анемподистовичъ замтилъ пальцемъ читаемое мсто и поднялъ голову. Передъ нимъ стояла двушка лтъ девятнадцти въ розовомъ холстинковомъ плать, въ сромъ бурнусик [3] и съ блымъ шелковымъ платочкомъ на голов, изъ подъ котораго такъ и рвались, такъ и бжали черные, какъ смоль, вьющіеся и мягкіе, какъ шелкъ, волосы. Смуглое личико двушки было нжно, какъ персикъ, яркій румянецъ горлъ на щекахъ, изъ подъ длинныхъ черныхъ рсницъ смотрли глаза черные, ласковые, мягкіе, какъ бархатъ; румяныя губки чуть-чуть улыбались.

— Есть у васъ драдедамъ? — спросила двушка у Латухина, подходя къ прилавку.

Молодой купецъ уперся руками въ прилавокъ, наклонился немного впередъ, да такъ и замеръ. Никогда еще не видалъ онъ личика боле милаго, очей боле ласковыхъ, стана боле стройнаго и гибкаго. Бывали у него въ лавк и барышни, и купеческія дочери, видалъ онъ въ Москв много хорошенькихъ, но такой не видалъ. Передъ важными барынями и барышнями, которыя едва удостоивали своимъ вниманіемъ низко кланяющагося купца, онъ роблъ, конфузился; купчихи большею частію были очень грузны, неповоротливы и тоже или важничали, или робли, а эта такъ просто говорила, такъ ласково и привтливо смотрла, такъ непринужденно облокотилась одною рукою на прилавокъ, а другою играла кончиками платка. Ручки у нея были хорошенькія, бленькія; на мизинц лвой она носила серебряное колечко съ бирюзой.

— Есть драдедамъ? — повторила она.

Латухинъ очнулся наконецъ. Онъ быстро приподнялъ пуховую шляпу „французскаго фасона“, взмахнулъ ею по воздуху, поклонился и отвтилъ:

— Есть-съ лучшій-съ... Антипычъ, покажи драдедамъ... Первыхъ сортовъ...

Задремавшій отъ бездлья прикащихъ Антипычъ не вдругъ пошевелился, тогда Иванъ Анемподистовичъ самъ схватилъ „штуку“ модной тогда матеріи драдедама и развернулъ на прилавк.

— Вотъ-съ. Французскій товаръ, во всей Москв другого куска изъ такихъ сортовъ не найде-съ.

— Да, этотъ очень хорошъ, но мн немного нужно, всего три аршина, — проговорила двушка. — Барын на оборку не хватило.

— Три вершка отржемъ, а не то что-съ. Прикажете?

— А цна какая?

— Цна-съ?

Латухинъ быстро отмрилъ три аршина „съ походомъ“ и отрзалъ.

— Ахъ, что вы это сдлали? — воскликнула двушка.

— А что-съ?

— Да какъ же это? Вы отрзали ужъ, а цны я не знаю. Мн барыня дороже трехъ рублей ассигнаціями давать не приказала.

— Трехъ-съ? А этотъ я вамъ отдамъ по два съ полтиной. По полтинничку отъ аршина на оршки останется.

— Иванъ Анемподистовичъ, вы, знать ошиблись. Этотъ драдедамъ по четыре съ гривной, вонъ мтка-то, — замтилъ очнувшійся уже отъ дремоты прикащикъ.

Густая краска выступила на лиц молодого купца. Онъ сконфузился, смшался, но, однако совладалъ съ собою и бросилъ на прикащика гнвный взглядъ.

— Не ваше дло, Антипычъ, ступайте на галдарею.

Старикъ понялъ въ чемъ дло, чуть-чуть усмхнулся и вышелъ.

Поняла и двушка, что это былъ ей подарокъ, уступка, быть можетъ, подкупъ. Она тоже покраснла и потупила глаза; губки ея перестали улыбаться.

— Получите, — тихо сказала она, подавая „бленькую“.

— Сударыня, вы обидлись, кажется? — робко заговорилъ Латухинъ. — Я не ради чего-нибудь, а ради только уваженія-съ. Отъ чистаго, можно сказать, сердца и ото всей души моей.

Красивый Латухинъ былъ такъ деликатенъ, такъ робко и нжно смотрль, такъ не похожъ былъ на прочихъ торговцевъ, которые ухаживали за простыми двушками безцеремонно и дерзко, что двушка ободрилась, перестала и бояться, и сердиться. Она взглянула на купца и снова улыбнулась.

— Да зачмъ же это? Не надо совсмъ, — проговорила она.

— Дозвольте уступить для почину! — съ мольбою въ голос попросилъ Латухинъ. — Намъ это ничего не составляетъ, а для васъ...

— А для меня?

— А вамъ на оршки-съ. Въ услуженіи находитесь?

— Да, я горничная генеральши Прасковьи Васильевны Трескотьевой.

— Крпостныя-съ?

— Крпостная.

— Стало быть, капиталовъ вамъ взять негд-съ, а по младости лтъ вашихъ вамъ и оршковъ, и конфетиковъ, и ленточку имть желательно, вотъ и пригодится-съ. Обидите, ежели не возьмете-съ. Мы продавать вольны по цн, какую обозначимъ сами, намъ никто не указъ.