Павелъ Борисовичъ нанялъ ходатая изъ отставныхъ чиновниковъ палаты уголовнаго суда и поручилъ ему дло, нисколько не смущаясь, но жениться на Катерин Андреевн ему было пока нельзя, и вотъ это то обстоятельство смущало и безпокоило его. Такимъ образомъ и было Павлу Борисовичу не до подлога, совершеннаго Латухинымъ. Онъ весь отдался любви и заботамъ о новой жизни, весь отдался Катерин Андреевн, которая внушила ему страсть пылкую, неудержимую, — страсть, охватывающую человка лишь на склон лтъ послднимъ, „девятымъ валомъ“, способнымъ и выкинуть на берегъ къ тихой пристани, и разбить о скалу.

Латухину и Над можно было быть покойнымъ и не думать о Павл Борисович, но тмъ не мене, Шушеринъ, заходя иногда попировать къ счастливому жениху, совтовалъ ему дла въ долгій ящикъ не откладывать.

— Обвнчайтесь и длу конецъ, — говорилъ управляющій, — не зачмъ вамъ тянуть да откладывать.

Одинъ разъ вечеркомъ Шушеринъ пришелъ чмъ то озабоченный и особенно настаивалъ на скорйшей свадьб.

— До масляницы еще время достаточно, Ефимъ Михайловичъ, успемъ обвнчаться, — отвтилъ Латухинъ. — Надо приданое приготовить, батюшка, то, се; хлопотъ не мало, сами изволите знать.

— А ты, голубчикъ, не дремли, — возразилъ на это Шушеринъ. — Приданое можно и посл свадьбы нашить, дло домашнее. Смотри, чтобы препоны какой не вышло.

— Какая же можетъ препона быть?

— Мало ли какая. Купилъ невсту, да вдь не безъ грха, самъ знаешь. Ежели обвнчаетесь, такъ отнять мудрено, а пока еще невстой состоитъ — возможно, имя въ виду, что куплена то Надя при помощи подлога. Мн тебя жаль, а я то ужь выкарабкаюсь какъ нибудь. Есть тутъ заковыка одна, человчекъ одинъ намъ помшать можетъ.

„Заковыка“ эта состояла вотъ въ чемъ: одинъ разъ вечеркомъ Ефимъ Михайловичъ кушалъ у себя въ горниц чай и читалъ какую то душеспасительную книгу, какъ въ комнату къ нему вошелъ любимый барскій камердинеръ Порфишка. Съ трудомъ узналъ Шушеринъ барскаго любимца. Давно небритый, съ опухшимъ отъ сильнаго пьянства лицомъ, съ налитыми кровью глазами, Порфирій самъ на себя не былъ похожъ. Одтъ онъ былъ въ дубленый полушубокъ и въ валеные сапоги, въ рукахъ держалъ палку и барашковую шапку.

— Порфирій! — съ удивленіемъ воскликнулъ Шушеринъ, поднимая на лобъ очки въ серебряной оправ. — Какими ты судьбами попалъ сюда изъ Лавриковъ? Отъ барина?

Порфирій поставилъ палку въ уголъ, бросилъ шапку и слъ на стулъ, не дожидаясь приглашенія. До сей поры онъ при управител садиться не смлъ.

— Самъ ушелъ, — угрюмо отвтилъ онъ. — Бжалъ.

— Какъ бжалъ? — воскликнулъ Шушеринъ и притворилъ дверь въ сосднюю комнату.

— А какъ вотъ бглые бгаютъ.

— Да что же случилось, Порфиша? — тревожно спросилъ Шушеринъ. — Я что то въ толкъ не возьму.

— А то и случилось, что вы, Ефимъ Михайловичъ, обманщикъ и жизни моей погубитель...

— Какъ?!

— Небось не знаешь? — насмшливо спросилъ Порфирій. — Прикрылъ я твой обманъ воровской, дозволилъ вамъ съ купцомъ Латухинымъ Надьку обманомъ купить, а ты мн за это что общалъ?

— Общалъ, Порфиша, Лизавету изъ Чистополья въ Лаврики переслать и устроить ее за тебя. Я помню это, знаю и устрою.

Порфирій злобно взглянулъ на Шушерина и покачалъ головой.

— Ахъ, ты, Іуда, Іуда! — проговорилъ онъ. — Отдали Лизу за Архипку, сгубили ее...

— Какъ?

Шушеринъ даже вскочилъ съ мста.

— Какъ отдали?... Порфиша, родной, Богомъ теб клянусь, что я этого не зналъ. Гршенъ я тмъ, что позамедлилъ маленько, а баринъ, стало быть, помимо меня бурмистру отписалъ объ этомъ. Порфиша, голубчикъ, прости ты меня Христа ради! Я теб, Порфиша, заплачу, денегъ теб дамъ, а Лизу твою отниму отъ Архипки, отдамъ ее теб.

— Поздно, сударь Ефимъ Михайловичъ! Лиза сбжала, поймана и въ город Владимір въ острог сидитъ.

— Ахъ, горе какое! — съ непритворною тоской воскликнулъ Шушеринъ.

— Горе теб? Боишься что я про твой обманъ насчетъ Надьки барину донесу? А мн то какое горе, а Лиз то? Сколько тиранства перенесла она, побоевъ! Сказываютъ чистопольевскіе мужики, что и до весны не доживетъ, помретъ въ острог.

Порфирій тряхнулъ головой.

— На тебя я барину донесу, это ты знай! — со злобой сказалъ онъ. — Не видать твоему долгополому купцу Надьки, какъ мн Лизы не видать, а пока я гулять хочу въ Москв, денегъ мн давай.

— Порфиша, родной, я тебя угощу, я теб денегъ дамъ, судьбу твою устрою, ты ужь меня прости, Порфиша, земно теб кланяюсь.