– Да.

Обращенный на него взгляд девушки стал вопросительным.

– Я тебя утомила?

По правде говоря, Рафаэль восхищался тем, как мужественно Бет приняла доказательство того, что она никогда не была Элизабет Лоуренс. Только бледность и потухшие глаза говорили, как глубоко она переживает перелом в своей жизни. У него возникло инстинктивное желание обнять и утешить ее, но он не решился вступить в пролегшую между ними полосу отчуждения. Казалось, Бет окружила себя неприступной стеной, отсекая любые попытки сочувствия или, упаси господь, жалости.

– Ты увидела все, что хотела?

Бет не двинулась с места. Поглядев на надгробный камень, она вдруг спросила:

– Думаешь, мои… Лоуренсы когда-нибудь приезжали на могилу дочери?

– Возможно, – пожал плечами Рафаэль. – Мы никогда не узнаем.

Бет скривила губы.

– Не хотелось бы думать, что год за годом Элизабет оставалась здесь одна…

– Бет…

– Не волнуйся, Рафаэль, – натянуто улыбнулась она. – Истерики со слезами не будет. Тем более я еще не вернула тебе платок с прошлого раза.

Он не знал, как вести себя рядом с такой неестественно спокойной, отрешенной и космически недоступной Бет.

– Ничего, у меня их много.

Она покачала головой:

– Не собираюсь плакать.

– Может, стоило бы.

– С какой стати? – Бет нервно сжала кулаки. – Не надо меня жалеть, Рафаэль. Я даже не была знакома с настоящей Элизабет.

– Но ты расстроена.

– Конечно, я расстроена! Ты бы тоже чувствовал себя неважно, если бы побывал на собственной могиле.

Рафаэль вздрогнул, внезапно осознав, где они находятся с точки зрения Бет. Достоинство, с которым она переносила это психологическое испытание, вызывало у него восхищение. Он не ожидал такой зрелости и стойкости от девушки ее возраста. Восхищаться ею было опасно – Рафаэль не нуждался в дополнительных стимулах влечения к ней.

– Пора идти, Бет, – сказал он, взяв ее за руку.

Бет отшатнулась:

– Я уже не Бет, забыл? Я Габриэла.

На щеках девушки выступили красные пятна, глаза лихорадочно блестели.

– Уверен, Наварро будут по-прежнему называть тебя Бет, если ты хочешь.

– Я хочу, чтобы все это оказалось кошмарным сном, – отмахнулась она. – Но вряд ли могу рассчитывать на счастливое пробуждение. Какой смысл просить их называть меня Бет, если такого человека не существует?

– Ты существуешь…

– Меня нет!

Резкость ее тона поразила Рафаэля.

– Ты…

– Пойдем, Рафаэль. – Она решительно повернулась и быстро зашагала через кладбище к машине, припаркованной у обочины дороги. Он медленно последовал за ней, впервые в жизни не зная, что сделать, что сказать…

Сидя в машине рядом с Рафаэлем, увозившим ее прочь от могилы Элизабет Лоуренс, Бет давилась обжигавшими глаза и горло слезами. Ей хотелось не просто плакать, а рыдать в голос от удушающей боли и жалости к двухлетней девочке, похороненной на сельском кладбище под серым камнем. И к себе.

Если ей было так плохо после визита к маленькому надгробию, что должны были испытывать Эстер и Карлос Наварро после исчезновения любимой дочери, не зная, жива она или мертва? Как они страдали, если предпочли расстаться, потому что больше не могли смотреть друг на друга без мыслей о ребенке, которого потеряли?

Что касается Цезаря… Грейс рассказывала, что чувство вины за исчезновение сестры витало темной тенью возле его сердца почти всю сознательную жизнь. Габриэлу похитили из прогулочной коляски в парке, когда няня отошла, чтобы помочь Цезарю достать застрявшего в кустах воздушного змея.

Трагедия заключалась в том, что при всем сочувствии к Наварро она не могла просто сунуть ноги в дизайнерские туфли Габриэлы и стать их потерянной дочерью. Точно так же она не могла открыть в себе кран, из которого хлынула бы любовь ко всем членам семьи. Она могла быть Габриэлой Наварро – теперь у нее не было другого выхода, кроме как принять это, – но сильно сомневалась, что это именно та Габриэла, которую помнила и ждала семья.

Возможно, со временем она научится любить их всех, хотя с Цезарем придется сильно постараться, но будет ли ее любви достаточно, чтобы утолить эмоциональный голод, от которого они страдали двадцать один год?

Брак Грейс и Цезаря поможет, хотя бы потому, что ее сестра – любимый, знакомый человек – станет частью той же семьи, к которой теперь принадлежала Бет. Но вряд ли сократит эмоциональную дистанцию между Бет и семьей Наварро. Эстер и Карлос были приятными людьми, она радовалась, что Грейс повезло со свекровью и свекром, но ничего к ним не испытывала. Она не узнавала в старших Наварро своих настоящих родителей, ее не посещали внезапные воспоминания о брате, который, если верить рассказам, обожал ее и был обожаем ею.