Сегодня впервые пошел снег. Начало декабря — пора уже.

Снег падал весь день. Он уже не растает, останется лежать на земле белым покрывалом, придавая всему, на что он ляжет, чистый, невинный вид.

Даже сейчас, вечером, светло от летящего снега.

Я смотрю в окно. Так долго ждала зимы — не наглядеться. Стас расставляет шахматы — кто продул, тот готовит фигурки для следующей партии. Традиция.

В окно он посматривает тоже — скорее из-за чувства солидарности, чем из эстетических соображений.

— Сейчас заметет все снегом…

— Ага, — мимолетный взгляд Стаса на улицу, — мы так весь вечер и проиграем, Вероничка?

— Еще предложения? — хитрю я.

Стаса изрядно потрепали на сегодняшней тренировке, он еле дохромал до кухни. Чем на рукопашном бое занимаются, интересно? Дерутся до посинения, по стенам и потолкам скачут? Я впервые увидела сильно уставшего Стаса, да еще травмированного. Посмотреть бы одним глазочком на их занятия. Но мне туда ход заказан: Веронику давно известили.

— Мамочки… — это Стас сейчас задрал рукава, и я увидела огромные синячищи на его запястьях, — что же с тобой делали сегодня?

— У Димыча дома неприятности, — весело ответил Стас, ничуть не переживая из-за синяков, — он немного не рассчитал силу. А мне не удавались новые приемы по уходу от захватов… Короче, фигня, Вероничка.

— Ничего себе — фигня, — я готова произнести длинную речь о неизвестном Димыче, называя его разными недостойными словами. Да что там: самолично готова избить за то, что старательно разукрасил руки Стаса. Ну и придурок, а если он Стасу в следующий раз тоже не рассчитает и треснет по голове до сотрясения мозга? А если еще хуже? Нельзя с неадекватными людьми заниматься на тренировках!

Еле усидела: понимаю, конечно, что моя забота вряд ли оценится…

— Стас, вы молодцы, конечно, что занимаетесь, но можно же себе чего-нибудь повредить! — выпалила — и тут же покраснела.

Стасу — очередной повод поржать.

— Не переживай, дорогая, нужное в сохранности.

— Да, но… — смущенно замолкаю.

Еще больший смех.

— Я скажу Димычу, чтобы бил куда угодно, ток не туда. Лады? Тогда тебя мои тренировки устроят?

— Делай что хочешь, указывать не буду! — ворчу недовольно. Ну вот, опять двадцать пять. То есть — радостный стеб над Вероникой. И пускай себе стебется, и побьют его сильно на тренировке пускай — ничего больше не скажу!

— Вероничка, волнуешься за меня, что ли? — не отстает Стас.

Кручу головой.

— В мыслях не было. Хозяин-барин. Развлекайся как угодно…

— Значит, волнуешься.

Горестно вздыхаю. Да, волнуюсь. И не только, между прочим. Понимаю, что люблю тебя, раздолбай ты тренированный.

— Зайка очень миленькая, когда волнуется.

— Да-да, Стас, конечно. Ходи давай, — я боюсь этих фраз, боюсь посмотреть в глаза Стаса. Он все больше и больше не походит на себя прежнего, и перемены пугают.

Нет, Стас остался почти таким, каким был, только менее отстраненным, чем раньше. Немного внимательнее, чуть добрее… Если бы это был не Стас, я бы сказала по взглядам и поведению: меня видеть рады и даже — я очень нравлюсь. Но по отношению к данному субъекту все сложнее. Не хочу замечать, как теплеют глаза Стаса, как он меняется, когда смотрит на меня задумчиво и странно, и не подозревает, что я за ним наблюдаю. Мне есть с чем сравнить, так не было при наших первых встречах. Постель, скажете? Вот и я себя успокаиваю этим.

Нельзя верить в чудо. Нельзя. Не может Стас в меня влюбиться. В кого угодно, только не в меня. Я же с ним играю в шахматы. Я не соответствую идеалам красоты. Я всего лишь школьная учительница, у которой жизнь не сложилась. Я неудачница, в конце концов, с которыми такие, как Стас, не водятся. Наше знакомство — совершенно случайное, а отношения скоро завершатся. Губешки закатай обратно, Вероника!

Не закатываются. Проблема…

— Пошел уже конем минуты три как. О чем замечталась?

— Может, у тебя мазь есть? Гепариновая. От синяков хорошо помогает, — синие запястья Стаса мерещатся нервной Веронике, хотя он опустил рукава и ничего уже не видно.

— Была. Да брось ты, Вероник! Само пройдет.

— А с ногой что?

— По нерву пробили. Это тоже пройдет.

— А если не пройдет?

— О-о, лапочка, ну сколько можно? Останусь хромым навечно. Ты меня таким любить будешь, ась?

— Надо подумать.

— Думай, кто тебя торопит. И ходи уже, время заканчивается…

Как он легко проходится по слову?любовь?! Я вот не могу произнести его небрежно… А может, он сказал эту фразу не просто так? Вероника, где губозакатывательная машинка?