Через месяц, в январе 1920 года, Левицкий неожиданно уводит свою дивизию из Верхнеудинска на юг, в сторону монгольской границы. Похоже, он все-таки получил от Семенова приказ по Кяхтинскому тракту идти в Монголию – отныне атаман мог рассчитывать на поддержку низложенного Богдо-гэгена, ламства и князей Халхи, успевших вкусить прелести военной диктатуры во главе с твердолобым Сюй Шучженом. Во всяком случае, Левицкий двигался именно в этом направлении, но дойти не сумел: в 80 верстах южнее Верхнеудинска, на ночлеге вблизи Гусиноозерского дацана, харачины и чахары начали убивать спящих русских офицеров и казаков. Было вырезано около сотни человек, сам Левицкий пропал без вести. Одни утверждали, что он погиб, другие – что в темноте ему удалось бежать [62] .

В Чите случившееся истолковали как месть за смерть Фушенги, но есть основания думать, что Нэйсэ-гэген пытался объяснить мятеж своим желанием воспрепятствовать походу русских на Ургу. Иначе он не отдался бы на милость китайских властей, давно мечтавших с ним покончить. Монголам позволили поселиться в Кяхтинском Маймачене, отвели им фанзы для постоя, снабдили продовольствием. Через несколько дней Нэйсэ-гэгена с двенадцатью его ближайшими соратниками, ламами и офицерами, пригласили на торжественный обед, во время которого все они были предательски убиты. Часть харачинов разбежалась, остальных угнали в Халху на казенные работы. Чахары князя Найдан-гуна были отправлены сторожить возделываемые китайцами хлебные поля в районе реки Хары.

В ноябре 1919 года, вскоре после падения Омска, в Новониколаевске проходили совещаниия Ставки Верховного Главнокомандования; на них обсуждался и был отвергнут как “фантастический” план уйти через Алтай на юг, чтобы, “базируясь на Китай и Монголию, выжидать весны для новой борьбы”. Колчак надеялся, что еще не все потеряно здесь, в Сибири. В эшелоне, везущем остатки золотого запаса, со своим штабом и личным конвоем он выехал на восток; вслед за ним двинулась 2-я Сибирская армия, командование которой Войцеховский сдал Каппелю.

В канун Сочельника, окончательно разгромленная и рассеянная под Красноярском, потерявшая всю артиллерию, она перестала существовать, лишь небольшую ее часть Каппель вывел к селу Есаульскому. Здесь он отдал приказ повернуть на север – прочь от занятой красными железной дороги. Сначала двигались вдоль Енисея, затем начался беспримерный 120-верстный переход по льду реки Кан. Со дна били горячие ключи, лед был некрепкий, под снегом попадались полыньи. Гибли лошади. “С каждой из них, – писал участник похода, – была связана молчаливая, тихая, но великая драма человеческой жизни”.

В ранних зимних сумерках шли с масляными фонарями. Питались кониной и “заварухой” – похлебкой из овсяной муки со снегом. В начале пути Каппель, раненный в руку, провалился под лед, началось воспаление легких. Сам он идти не мог, утром его сажали на коня, вечером снимали. При ночных переходах несли на руках.

Под Канском вновь вышли к железнодорожной линии, но это ничего не изменило – все паровозы на магистрали были захвачены чехами. По-прежнему многие шли пешком, саней не хватало. В них везли женщин, детей, раненых, сыпнотифозных. Последних нередко привязывали к саням, чтобы не спрыгивали в бреду.

Через несколько дней, на разъезде Утай, близ станции Зима, умер Каппель. Недавно чешские легионеры выкинули его вместе со штабом из вагона, освобождая место для ценной мебели, а теперь предложили взять тело в эшелон и доставить в Читу. Офицеры не согласились. На тридцатиградусном морозе с погребением можно было не спешить. Каппеля повезли с собой в гробу, веревками прикрученном к телеге. Командование опять принял Войцеховский. В начале февраля он подошел к Иркутску, предъявил ультиматум с требованием освободить арестованного Колчака и, получив отказ, двумя колоннами повел наступление на город. Ударной была первая, трехтысячная. Вторая, вчетверо большая, состояла, главным образом, из женщин, гражданских беженцев, больных, обмороженных.

В результате повторилась ситуация, при которой полтора года назад погибла царская семья. Остатки 2-й армии подходили к Иркутску с запада, грозя перерезать магистраль, и страх, что Колчак может быть освобожден, ускорил его конец. В ночь на 7 февраля 1920 года он был расстрелян, а Войцеховский, отбросив красные заслоны под Олонками и Усть-Кудой, встал перед дилеммой: занимать практически беззащитный Иркутск или, поскольку Колчак все равно уже мертв, продолжать движение на восток. На совещании генерал Молчанов, начальник Боткинской дивизии, заявил: “Войти в город мы, разумеется, войдем, а вот выйдем ли из него, большой вопрос. Начнутся погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом”. Это соображение оказалось решающим; Войцеховский обошел город с юга и вывел свои колонны к берегам Байкала.

Казалось, над озером гремит артиллерийская канонада, идет бой, но это трещал непрочный еще лед. Осень была теплая, Байкал встал поздно. Впереди, нащупывая трещины, шли байкальские рыбаки с шестами, за ними – саперы. Через проломы перебирались по доскам, по сходням. Лошади, кованые на обычные подковы без шипов, скользили и падали, поднимать их не было сил. Переправлялись ночью, а утром, оглянувшись, увидели, что лед от берега до берега чернеет конскими трупами.

После недолгого отдыха Войцеховский направился к Верхнеудинску, охваченному пламенем крестьянской войны, и туда же, через истоки Лены и северную оконечность Байкала, вышла вторая крупная группа отступающих колчаковцев. Более мелкие прибывали еще в течение двух месяцев.