– Предполагается, что эта птица самка?

– У нее нет определенного пола, – пояснил Макс.

– А скворцы на самом деле едят хлопья?

– А вы знаете, что вы просто восхитительны?

Макс влюбился в нее, да и Бонни влюбилась в Макса (хотя проявила при этом большую сдержанность). Начальству Макса в «Родэйл энд Бернс» девиз понравился, но идею насчет Дайны Майны оно отвергло. Руководство «Креспо Миллз» согласилось с руководством рекламного агентства. В результате дебатов на коробке появилось некое подобие легенды баскетбола Патрика Юинга, забрасывающего в корзину вместо мяча большую изюмину. Дальнейшее изучение спроса показало, что большинство покупателей посчитали изюмину за грейпфрут или чернослив. И хлопьям «Плам Кранчиз» не удалось завоевать сколько-нибудь значительного места на рынке аналогичной продукции, потихоньку они и вовсе исчезли с прилавков.

Роман Бонни и Макса продолжался. Она почувствовала, как ее захватывает его энергия, решительность, и даже самоуверенность, которая зачастую выражалась не к месту. Бонни несколько беспокоило то, что Макс четко разделяет людей на группы в соответствии с их возрастом, расой, полом и средним доходом, но она отдавала должное его профессиональным взглядам на рекламный бизнес. У нее и самой появилось циничное отношение к умственным способностям среднего покупателя, ведь именно в силу этих способностей компания «Креспо» получила всемирную известность, выпуская такие сомнительные продукты, как соленые шарики из теста, взбитая оливковая паста и кукурузные хлопья с запахом креветок.

В первые месяцы их знакомства Макс изобрел игру, намереваясь произвести впечатление на Бонни Брукс. Он спорил, что может совершенно точно угадать, какая у человека марка автомобиля, основываясь при этом на его или ее манере поведения, одежде и внешности. Макс считал, что обладает даром интуиции, что и сделало его отличным профессионалом в области рекламы. Во время их свиданий Макс часто выходил из ресторанов или кинотеатров за незнакомыми людьми, чтобы посмотреть, какой марки у них машина. «Ха, „лумина“ – что я тебе говорил? Да ведь на нем буквально написано, что у него должна быть машина именно этой марки!» Макс радовался, когда его догадки оказывались верными (а это, по грубым подсчетам Бонни, происходило в пяти процентах случаев). Вскоре эта игра надоела Бонни, и она попросила Макса прекратить ее. Макс не обиделся, его вообще было трудно обидеть, и эту черту его характера Бонни приписывала суровой обстановке, царившей на Мэдисон-авеню.

Если отец Бонни относился к Максу дружелюбно, но с безразличием, то мать Бонни его явно невзлюбила. Ей казалось, что Макс прилагает чересчур уж много усилий, пытаясь продать себя Бонни точно таким же образом, каким продавал продукты для завтраков и сигареты. Мать отнюдь не считала, что Макс притворяется, совсем наоборот, она была убеждена, что он именно такой, какой есть, – ужасно энергичный и целеустремленный. И дома Макс был точно таким, как на работе, пытался добиться успеха с неменьшим рвением. По мнению матери, Макс Лам страдал скрытым высокомерием и надменностью. Бонни было странно слышать подобную критику из уст женщины, которая всех предыдущих приятелей Бонни считала робкими, не нашедшими себя в жизни неудачниками. И если мать никогда не называла поклонников Бонни «мерзавцами», то Макса Лама она быстренько наградила этим эпитетом, что Бонни болезненно переживала до самого дня свадьбы.

И вот теперь, когда Макса явно охватило безумие, Бонни с тревогой вспоминала слова матери. Неприятные черты характера Макса проявились настолько очевидно, что даже Бонни вынуждена была признать это. Августин понял, о чем она говорила.

– Вас муж считает себя умнее всех.

– К сожалению, – согласилась Бонни.

– Это ясно даже из его телефонных звонков.

– Но, во всяком случае, – Бонни замялась, собираясь с духом, – пока ему удается сохранить свою жизнь.

– Наверное, понял, что иногда полезно держать рот на замке. – Августин встал и потянулся. – Я устал. Может, отложим осмотр шрама на другой раз?

Бонни рассмеялась и согласилась. Подождав, пока за Августином закроется дверь спальни, она позвонила Питу Арчибальду домой в Коннектикут.

– Я разбудила тебя? – спросила Бонни.

– Вовсе нет. Макс предупредил, что ты можешь позвонить.

У Бонни слова застряли в горле.

– Ты... Пит, ты говорил с ним?

– Почти целый час.

– Когда?

– Сегодня вечером. Ему все не дает покоя мысль, что Билл Напп может перехватить у него рекламу «Бронко». Я сказал ему, чтобы он не волновался, у Билла сейчас полно других дел...

– Пит, меня интересует не это. Откуда Макс звонил?

– Не знаю, Бон. Я был уверен, что он и тебе позвонил.

– Он сказал тебе, что случилось? – спросила Бонни, стараясь скрыть боль в голосе.

Пит Арчибальд замялся, что-то промычал, нервно закашлял.

– Так, в общих чертах. Понимаешь, Бонни, все женатые пары, во всяком случае те, которые я знаю, проходят через подобные ссоры. И я вовсе не виню тебя за то, что ты не сказала мне правду, когда звонила в прошлый раз.

– Питер! – воскликнула Бонни. – Мы с Максом не ссорились. И я па самом деле рассказала тебе все, как есть. – Она взяла себя в руки. – Во всяком случае, так это звучало в изложении Макса.

Возникла неловкая пауза, затем Пит Арчибальд продолжил:

– Бон, вы сами все уладите, хорошо? Я не хочу вмешиваться в ваши отношения.

– Ты прав, абсолютно прав. – Тут Бонни осознала, что стучит по подлокотнику кресла свободной рукой, сжатой в кулак. – Пит, не хочу долго задерживать тебя, но, может, ты скажешь мне, о чем еще говорил Макс?

– Да так, мы просто трепались.

– Целый час?

– Ну ты же знаешь своего мужа.

«А может, и не знаю», – подумала Бонни.

Она попрощалась с Питом Арчибальдом и положила трубку. Затем подошла к спальне Августина и постучала в дверь. Не получив ответа, Бонни проскользнула в комнату и присела на уголок кровати. Она подумала, что Августин спит, но тут он повернулся и спросил: