Шрифт:
– Идем, я дам тебе что-то очень красивое!
Она унесла ребенка в комнату и, усадив на кровать, принялась горячо ласкать. Когда же Уми потребовала обещанный подарок, Комола открыла ящик и достала оттуда пару золотых браслетов. Получив столь редкие игрушки, Уми пришла в неописуемый восторг. И как только Комола надела ей браслеты, девочка, торжественно вытянув ручонки, отправилась показывать подарок матери. Но Шойлоджа тотчас отобрала их, чтобы вернуть владелице, и заметила:
– Что за странности, Комола! Зачем давать ребенку такие вещи!
При подобной несправедливости отчаянные вопли Уми понеслись к небесам.
– Я подарила эти браслеты Уми, сестра, – сказала Комола.
– Ты, наверно, с ума сошла! – воскликнула изумленная Шойлоджа.
– Нет, нет, ты не должна мне их возвращать. Переделай их в ожерелье для Уми.
– Честное слово, я никогда еще не встречала такой расточительной женщины. – И она обняла Комолу.
– Теперь я ухожу от вас, диди, – начала Комола. – Я была здесь очень, очень счастлива, как никогда в жизни. – И слезы закапали из глаз девушки.
– Ты говоришь так, будто бог знает как далеко уходишь, – проговорила Шойлоджа, тоже едва сдерживая слезы. – Не очень-то тебе было хорошо у нас. Но теперь, когда наконец все трудности позади, ты станешь сама счастливой хозяйкой в своем доме и, если нам случится зайти к тебе, будешь думать: «Скорей бы миновала эта напасть!»
Когда Комола совершила пронам [81] , Шойлоджа сказала:
– Я зайду к вам завтра после полудня.
В ответ Комола не вымолвила ни слова.
81
Пронам – поклон, выражающий почтение и любовь. Совершающий пронам поднимает к лицу сложенные ладони рук.
Придя в свое бунгало, она нашла там Умеша.
– Почему же ты не пошел на представление? – спросила Комола.
– Так ведь ты сегодня останешься здесь.
– Нечего обо мне беспокоиться! Ступай на праздник, здесь же Бишон остается. Иди, иди, не задерживайся!
– Да теперь на представление уже поздно.
– Все равно, ведь на свадьбе всегда бывает интересно, иди посмотри все хорошенько.
Умеша не нужно было долго упрашивать, он уже собрался уйти, но Комола окликнула его:
– Послушай, когда вернется дядя, ты… – Она не могла придумать, как кончить фразу. Умеш стоял с разинутым ртом. Собравшись с мыслями, Комола продолжала: – Помни, дядя тебя любит. Если тебе что-нибудь понадобится, пойди к нему, передай от меня пронам и попроси что хочешь, он тебе не откажет. Только не забудь передать ему мой пронам.
Умеш, так ничего и не поняв, проговорил:
– Сделаю, как ты приказала, мать, – и ушел.
– Ты куда, госпожа? – спросил ее в полдень Бишон.
– На Гангу, купаться.
– Проводить тебя?
– Нет, стереги дом. – С этими словами она неизвестно за что подарила ему рупию и ушла по направлению к Ганге.
Глава 38
Однажды после полудня Оннода-бабу, желая посидеть с Хемнолини вдвоем за чаем, пошел за ней наверх. Но он не нашел девушки ни в гостиной, ни в спальне. Расспросив слугу, он узнал, что из дому Хемнолини тоже не выходила. Сильно обеспокоенный, Оннода-бабу поднялся на крышу. Угасающие лучи зимнего солнца слабо освещали уходящие вдаль причудливые кровли домов. Кружил, где ему вздумается, легкий вечерний ветерок. Хемнолини тихо сидела в тени у лестницы.
Она не заметила, как сзади к ней подошел Оннода-бабу. И лишь когда он стал рядом и осторожно коснулся ее плеча, Хемнолини вздрогнула и тотчас вспыхнула от смущения. Но прежде чем она успела вскочить, Оннода-бабу сел подле нее. Некоторое время он молчал и наконец с тяжелым вздохом промолвил:
– Если бы была жива твоя мать, Хем! Ведь я-то ничем не могу тебе помочь!
Услышав эти полные нежности слова, Хемнолини словно очнулась от глубокого забытья. Она взглянула на отца. Сколько любви, сколько страдания и муки прочла она на его лице! Как изменилось оно за это короткое время! Оннода-бабу один принял на себя всю ярость бури, разразившейся над Хемнолини; он так стремился исцелить ее раненое сердце! Но видя, что все его попытки успокоить дочь тщетны, он вспомнил о матери Хем, и при мысли о бесполезности своей отцовской любви глубокий вздох вырвался из его сердца. Все это, будто озаренное вспышкой молнии, вдруг ясно представилось Хемнолини. Упреки совести мгновенно заставили ее вырваться из плена своего горя. Мир, который словно затерялся во мраке, снова напомнил ей о своем существовании. Хемнолини стало стыдно за свое поведение. Усилием воли она отбросила наконец воспоминания, которые всецело владели ею последнее время, и спросила:
– Как твое здоровье, отец?
Здоровье! Оннода-бабу уже и позабыл, когда говорили о его здоровье.
– Мое здоровье? – ответил он. – Я-то себя прекрасно чувствую, дорогая, но твой вид заставляет меня беспокоиться. Кто дожил до моих лет, с тем ничего не случится. Но в твои годы здоровье может пошатнуться от таких ударов судьбы. – И он нежно погладил дочь по спине.
– Скажи, отец, а сколько мне было лет, когда умерла мама? – спросила Хемнолини.
– Тебе было всего три года, и ты только начала болтать. Я хорошо помню, как ты спросила меня: «Где ма?» Ты не знала своего деда, так как он умер еще до твоего рождения, поэтому ничего не поняла, когда я сказал, что мама ушла к своему отцу, и только грустно смотрела на меня. Затем, схватив за руку, потянула в пустую спальню матери. Ты была уверена, что там, в пустоте, я отыщу ее для тебя. Ты знала, что твой отец очень сильный, и даже представить себе не могла, что этот сильный человек неопытен и беспомощен, как ребенок. Теперь, вспоминая об этом, я думаю о том, как все мы бессильны! Всевышний вложил в отцовское сердце любовь, но дал ему очень мало власти. – И Оннода-бабу положил руку на голову дочери.