Она назвалась Илой. Она была смуглой, с невероятно глубокими глазами. На плечах Ила носила легкую фиолетовую шаль. От этих нервических поисков меня лихорадило. Она приютила меня.

Ила довольно долго жила в Эйн Кареме и занималась живописью, а также работала в местной больнице. В доме было полно книг и ближневосточной живописи. Дом был устроен скромно: на плетеном ковре стояла старая софа, стол завален какими-то бумагами, а за углом виднелась небольшая уютная кухня. Два окна выходили на ту самую узкую улицу. В комнате было тепло, а из чайника тонкой нитью струился пар.

Мы провели некоторое время вместе. Она спросила, не голоден ли я, а я ответил, что весь день не держал и крохи во рту, и тогда она пошла на кухню, чтобы приготовить ужин. Будьте осторожны, если женщина готовит вам! Это только начало. Но я в тот момент утратил бдительность. Я был слегка ошеломлен событиями минувшего дня, у меня болела голова. Вскоре она вернулась с тарелкой приготовленных на пару овощей и рисом. Мы сидели и ели. Сначала молча, но постепенно тишину стали нарушать истории, которые мы наперебой начали рассказывать друг другу.

Выяснилось, что она хорошо знала о иешиве, которую посещал Рубен. Она засмеялась: «Да все знают об этом месте!» Сама она изначально приехала в Иерусалим, чтобы изучать суфизм, но вскоре покинула общину, не выдержав, как она выражалась, «группового давления». Именно в то время она исследовала Иерусалим вдоль и поперек и решила раз и навсегда остаться в этом городе. Меня пробрала лихорадочная испарина, Ила даже дала мне полотенце, чтобы я завернулся. Вскоре мне стало легче. Всю ночь мы говорили об искусстве жить в Святой земле. Чтобы по-настоящему жить здесь и вдыхать особый мистический аромат этого города, нужно непрерывно пребывать в состоянии наивысшего духовного напряжения. Жить здесь – это все равно, что жить в святой тиртхе Вриндавана. Только здесь, в отличие от Индии, явно присутствовало чувство крайней необходимости, срочности – лила была здесь не столько божественной игрой, сколько божественной предопределенностью.

Мы смотрели друг на друга так, словно заглядывали в самую глубину. Но это не было похоже на случайную встречу двух душ. Сам контекст этой встречи оставлял в тени личную историю каждого из нас, и даже желание. Не нужно было делать ничего, кроме того, что уже было сделано. «Я лягу на кушетке», – сказал я. Она накрыла меня еще парой одеял, и я провалился в другой мир.

Когда я открыл глаза, она была уже на ногах. Ила улыбалась. Мы пили чай, сидя у окна. Она протянула мне лист бумаги. На нем была написана суфийская поэма «возлюбленным». Она дала мне немного денег на обратную дорогу.

Было еще рано. Я намеревался сесть в первый же автобус и был готов на все, ожидая встречи с кармической неизбежностью. Я шел по одной из узких улиц. Воздух был все еще прохладным. Солнце только-только показывалось над Иудеей. Я свернул за угол. И не успел пройти и шести шагов, как споткнулся о какой-то предмет. Это была моя заплечная сумка – документы, бумажник, деньги и блокнот были на месте!

Я вернулся в «Палм» и сразу же позвонил Рубену, объяснив, почему не явился днем ранее на ужин. Мы договорились встретиться после обеда в иешиве, а вечером отправиться к нему домой. Я вернулся в комнату, упал на койку и на несколько часов заснул мертвым сном.

Большинство студентов иешивы были американцами. Все они носили ермолки, но следы американской культуры были все еще видны в образе каждого из них: голубые джинсы с радугами, длинные волосы с хвостиками, хиповские разговоры. Один из них рассказал мне, что согласился остаться в иешиве только при условии, что ему позволят и дальше соблюдать макробиотическую диету. Однажды он заболел, и ему принесли миску куриного супа, от которого он не смог отказаться. Тем более что это была мицва. Он съел суп и вскоре поправился.

Я имел беседу с другим студентом иешивы. Он был, мягко говоря, крупным человеком, примерно шесть на шесть футов. Джинсы его были увешаны радугами. «Меньше всего в жизни я был готов принять тот факт, что я – еврей, и у меня еврейская душа, и это мой путь, – рассказывал он. – Один мой хороший друг привел меня сюда. Шесть месяцев подряд я боролся с этим, сопротивлялся и всячески уклонялся. Но, в конце концов, я сдался. Я не стану рассказывать тебе, через что мне тут пришлось пройти – одежда, еда… Я даже не знаю, останусь ли я здесь навечно, но я точно тебе говорю: эти люди – самые клёвые, самые благородные из всех, с кем мне приходилось тусоваться. Здесь все – одна большая семья, и это прекрасно, просто великолепно».

Один из преподавателей был выходцем из Гарварда и чем-то напоминал мне учителя истории в моем седьмом классе, мистера Уинклера. Он сокрушался над тем, что люди вроде меня, с моим образованием, не знают самого главного о своей собственной религии. Мы вступили с ним в интеллектуальную перепалку. Выкуривая сигарету за сигаретой, он рассказывал мне о том, что древние индийские писания на санскрите выросли из источников, написанных на иврите, а «Брахма» вообще происходит от «Авраама». Я сказал, что мне теперь безразлично – кто, откуда и куда пришел, но в ответ он всучил мне полнейшую библиографию этого вопроса и предложил место в своей исследовательской группе. «Ха Шем [34] возвращает своих заблудших детей домой. Эта иешива станет великой школой», – сказал он.