– Надо бы разузнать побольше про римлян. Наверное, про них не только на латыни написано? – помолчав немного, сказал Гумби.

– Конечно. Мне только сейчас пришло в голову, что мы сколько-то вам должны за идею «Еще вопросы есть». Можно мне прислать пару книг про Древний Рим? Они как раз в духе «Проссерса».

Когда Сильви крикнула «Дверь, дорогой» и вошла с подносом, прекрасно было видеть, как они так заинтересованы друг другом, как им комфортно вместе. Гумби любому ровня, подумала она, даже мистеру Рашу. Это было счастливое чаепитие, и даже когда они с мистером Рашем заговорили про издательство – ведь как же иначе, как она могла не разузнать все про всех? – Гумби и виду не подал, если чувствовал себя в разговоре лишним.

– А как дела у мисс Морфрей? Она готовит чай, как вы любите?

– Благодаря вам, Сильви. Великолепно.

– И она подходит мистеру Стейнеру?

– Как будто да.

– Она милая, знаете ли, мистер Раш.

– О, мы большие друзья. – И он добавил, поскольку ему доставляло огромное удовольствие произносить это вслух: – На днях мы ходили в зоопарк.

И тут же об этом пожалел, поскольку это как будто относило Джилл в категорию товарищей по зоопарку, к которой Сильви никогда не принадлежала. Но Сильви, которая всегда знала, что мисс Морфрей «другая», была последним человеком, который обиделся бы. Будь она сама другой, она не повстречала бы Гумби.

– Линн то и дело задумывается, как вы все там и как вам удается без нее обходиться.

– Если бы это было правдой! – воскликнула Сильви. – То есть глупо думать, что вы не можете без меня обойтись. Но мне, конечно, приятно послушать новости. Да не будь «Проссерса», я никогда бы не познакомилась с Гумби.

Она посмотрела на мужа, а он посмотрел в ответ, и Барнаби почудилось, что они говорят на языке, который он пока не освоил.

– А как вы познакомились? – Он перевел взгляд с одной на другого. – Нельзя же так заинтриговать и бросить на полуслове.

– Ты не против, дорогой? – По всей очевидности, Гумби был не против, поскольку Линн продолжила: – Гумби собирался погулять с одной своей приятельницей в Ботаническом саду, дело было в субботу, и он принес ленч на двоих, а мистер Стейнер попросил меня по пути домой занести очень важную посылку на Риджент-парк, ну мне это было не совсем по пути, – она рассмеялась нелепости просьбы, – и конечно, я сказала, что прихвачу посылку, поэтому ушла, даже не съев ленч, и издали цветы казались такими красивыми, а мне вечно говорят, какие они чудесные, поэтому я зашла в сад, а там Гумби расхаживал взад-вперед перед входом в розарий, и в руках у него пакет с ленчем, а сам он – одинешенек, потому что его приятельница не объявилась.

– Больше чем просто приятельница, – вставил Гумби.

– Да, понимаете, его девушка… И она не пришла! Мы разговорились о том, какие чудесные тут розы, и он сказал, что у него с собой ленч, но к нему не пришли, только он дал мне понять, что это мужчина не пришел… Правда, дорогой? Так что у нас был ленч.

– А как же… та девушка? Она опоздала или просто не пришла?

– Она уже на час опаздывала, когда я увидел Линн, – объяснил Гумби. – На ленч мы устроились в другой части сада, поэтому я не видел, пришла ли она. На самом деле я вообще с тех пор ее не видел.

– Гумби решил, что я ему больше нравлюсь, – гордо сказала Сильви.

– Я не решал, – отозвался Гумби, – я просто понял, каким дураком был в первый раз, но не во второй.

– Как Ромео, – вставил Барнаби.

– Ромео? – удивленно переспросила Сильви. – Но я думала, Ромео и Джульетта…

– Даже Ромео поначалу думал, что любит другую.

– А я и не знала! А потом он встретил Джульетту и…

– И Розалин перестала существовать.

– О, милый! – сказала Сильви Гумби, а потом повернулась к Барнаби: – Как приятно это знать. – И засмеялась вместе с ними над самой собой и над своей дурашливостью. – Правда, приятно!

Он не против пойти на станцию пешком или предпочтет взять велосипед Гумби, а Гумби поедет на ее и вернется с двумя, он на такое мастак, нет почти ничего, чего бы он не сумел на велосипеде.

– Одна нога в каждом седле? – улыбнулся Барнаби.

– Наверное. Ты ведь сможешь, милый?

– Только не в горку, – отозвался Гумби.

В результате на станцию пошли пешком все вместе. В домиках вспыхивали огоньки – в каждом молодожены, в каждом – кто-то, кому можно махать по утрам на прощание и к кому возвращаться по вечерам. Когда поезд тронулся, Барнаби еще купался в отраженном свете уютного счастья – счастья, с которым повстречался сегодня, а на смену ему пришла тихая грусть от того, что упускает что-то, что могло бы принадлежать ему. «Я живу ресторанной болтовней, – думал он, – питаюсь ресторанной любовью, которая оборачивается не завершением дня, а его целью. О Боже, какая пустая, тщетная у меня жизнь! Просто существование с развешанной тут и там мишурой, чтобы казалось, будто оно что-то стоит. И что мне теперь делать? Что мне остается? Наверное, завести детей и надеяться, что их жизнь будет не столь тщетной. Ну, это-то я смог бы. Если бы…»

– Не удивлюсь, если он женится на мисс Морфрей, – сказала Сильви, когда они шли в горку. – Всегда можно определить. Она милая.

– Я думал, он любит другую девушку.

– Любил, мистер Ромео Гумберсон, любил. – Она сжала его локоть. – Теперь давай угадаем, сколько шагов до дому, мы еще никогда не угадывали с этого места. Семьсот?

– Тысяча двести восемьдесят шесть, – твердо ответил Гумби.

– Ладно, мистер Всезнайка. Тысяча двести восемьдесят шесть. Поцелуй меня и начнем. Чур, я считаю первые сто.