Позже Черчилль с презрением отзывался о плохо подготовленных немецких резервных частях, которые «просочились» в бельгийскую крепость, однако на самом деле было очевидно, что союзный фронт не выдержит – Антверпен был обречен. Королевской морской пехоте приказ отступать отдал полковник Джек Сили, бывший британский военный министр, заявившийся на поле боя (как назвал его возмущенный Фестинг, «один из блуждающих политиков-военных») и временно прикрепленный к штабу RND. Началась неразбериха, британские части врассыпную покатились с линии обороны и прочь из города. «Кажется, никогда я так ни на кого не злился, как на полковника Сили в тот момент, – писал Фестинг. – Я знаю, что они большие друзья с мистером Уинстоном Черчиллем, и я от души проклинал тот день, когда судьба отдала нашу злополучную бригаду в руки этих двух профессионалов в политике и дилетантов в военном деле» {932} .

Когда стало ясно, что британцы отступают и город будет сдан, бригад-майор, его командир бригады с нервным срывом и штабные набились в единственный автомобиль (некоторым пришлось ехать стоя на подножке). В темноте, которую прорезали языки пламени от горящих зданий, они с грехом пополам выбрались из города, проколов в пути два колеса. Фестинг писал: «Той ночью 8 октября в Антверпене правил бал сам дьявол – кругом царил настоящий ад» {933} . Чтобы выехать, британцам пришлось просить сомневающуюся городскую стражу открыть Малинские ворота.

80 000 бельгийским военным, которые тоже отступили из Антверпена, пришлось чуть позже с честью выдержать не одно сражение с превосходящими немецкими силами, когда Фалькенхайн усилил натиск на Бельгию. Среди участников отступления была небольшая группа британских медсестер и водителей скорой, которые были приписаны к бельгийской армии. 9 октября одна из них, Элси Нокер, находилась в селении Мелле к северу от Гента. «Внезапно по улице в атаку двинулись немцы с примкнутыми штыками, и нам пришлось уворачиваться под плотным огнем», – писала она {934} . Потом она узнала, что на соседнем поле с турнепсом лежит много раненых. Доехав до поля, она увидела десятки мертвых и раненых немцев вперемешку с французскими fusiliers-marins – морской пехотой. С помощью Тома, своего шофера-кокни, Нокер загрузила «скорую», и Том увез пассажиров в безопасное место, оставив медсестру перевязывать троих немцев и бельгийца с раздробленным плечом.

«Повсюду стояла гробовая тишина, ни звука кругом, и пока машина не скрылась из вида, я не сознавала, что совсем одна тут. Торчу на поле турнепса в окружении 200 трупов и четырех сидячих, – писала в дневнике Нокер. – В голове мелькали мысли: “Что если Тому отрежут путь назад и он не сможет вернуться?”, “Что если немцы двинутся через поле и попытаются отвоевать Мелле?” Внезапно чуть поодаль раздался чей-то голос: “Schwester, sprechen sie Deutsch?” [“Сестра, вы говорите по-немецки?”] Я ответила: “Ja.” [“Да.”] Тогда сидячий сказал: “Снимите шинель и фуражку с кого-нибудь из мертвых и садитесь к нам”. <…> Он сообщил, что немцы уже на другой стороне поля и могут начать стрельбу, если заметят мою британскую форму».

Наконец в утренних сумерках она увидела пробирающуюся назад «скорую» и уже через час благополучно прибыла в госпиталь. Какой же невыносимо скучной была мирная жизнь женщины среднего класса в ту эпоху, судя по восторженному отзыву Элси Нокер о том ее приключении: «Это был замечательный, великий день, и я ни на что его не променяю». Романтическую восторженность она пронесла с собой через годы, не утратив ее и в браке с бельгийским летчиком, который сделал ее баронессой де т’Серклас.

Неделю спустя в нескольких километрах западнее схожую страсть к приключениям проявила дочь премьер-министра. Вайолет Асквит, прибывшая во Францию, чтобы несколько дней побыть на фронте вип-туристкой, строго отчитала жителей Байеля в 5 км от линии фронта, которые дразнили немецких военнопленных: «Il ne faut pas se moquer des prisonniers!» («Нельзя издеваться над пленными!») Французы не вняли: «Eh, dame! Il faut bien! Que voulez-vous? Les allemands c’est un sale peuple – des brigands – des barbares – ils ont tout pill'e – tout ravage» {935} . («Да ну, дамочка! Еще как можно! Что вам за дело? Немцы – грязные свиньи, разбойники, варвары, они все крушат, все ломают».) Стоит ли удивляться, что французы, чью страну разоряли немцы, не обрадовались вмешательству англичанки, которая смотрела вокруг глазами праздной туристки? «Дорогой папочка, – писала она премьер-министру, – вся моя жизнь, прошлая и будущая, меркнет перед этой незабываемой поездкой» {936} .

Антверпен сдался 10 октября, хотя почти весь гарнизон и британские части успели ускользнуть по побережью и соединиться с союзными войсками на узкой полоске бельгийской земли, оставшейся в руках короля Альберта. Сам монарх до конца войны храбро оставался в Де-Панне. RND эвакуировали через Остенде, где уже высаживалась свежесформированная 7-я британская дивизия, хотя больше тысячи матросов остались либо в немецком плену, либо в Голландии в качестве интернированных. 7-я дивизия изначально должна была усилить антверпенский гарнизон, однако, к счастью (и к ярости Черчилля), разум одержал верх.

26 октября Первый лорд писал сэру Джону Френчу: «Антверпен оказался для меня суровым ударом, теперь у моих недругов появился повод для нападок» {937} . Позже, зализывая политические раны и упиваясь жалостью к себе, он грустно рассуждал: «Оглядываясь назад, уже умудренный опытом и годами, я понимаю, что слишком рьяно брался за опасные и даже безнадежные дела» {938} . Тем не менее он так и не признал, что потерпел в Антверпене полное фиаско. Морис Фестинг писал с негодованием: «Казалось бы, должен быть предел тяге мистера Уинстона Черчилля к лихачеству и сенсационным попыткам явить свой гений. Однако не прошло и нескольких месяцев, как он снова что-то затеял – на этот раз на Дарданеллах {939} . <…> Если эти заметки когда-нибудь попадут в руки издателей, прошу великий британский народ проследить, чтобы корпус Королевской морской пехоты никогда больше не отправляли на сухопутные битвы без соответствующей подготовки, организации и снаряжения» {940} .

Некоторые биографы и почитатели Уинстона Черчилля отнеслись к его вмешательству в оборону Антверпена снисходительно, как к красочному приключению, очередной яркой вехе на бесподобном жизненном пути. На самом же деле Антверпен был вопиющим промахом министра, злоупотребившего своей властью и забывшего об ответственности. Поразительно, что коллеги Первого лорда по Кабинету с такой готовностью простили ему просчет, который большинству оказавшихся на его месте сломал бы карьеру. Отправленная Черчиллем 3 октября премьер-министру телеграмма с предложением подать в отставку в обмен на «безраздельное командование отдельной войсковой частью» вызвала у коллег иронический смех. Асквит писал: «У. – гусарский лейтенант по званию, а значит, если бы его предложение приняли, ему пришлось бы подчиняться двум выдающимися генерал-майорам, не говоря уже о командирах бригад, полковниках и т. д.» {941}