Рамсей Макдональд, ушедший с поста руководителя Лейбористской партии, когда его соратники – как и их немецкие коллеги – проголосовали за выпуск военных облигаций, сорвал аплодисменты, заявив в палате общин, что Британия должна была сохранить нейтралитет. Однако продолжение его речи: «В глубине души мы считаем решение вступить в войну правильным, единственно отвечающим нашему чувству долга и традициям правящей сейчас партии» – было встречено презрительным смехом, смутившим наиболее впечатлительную часть очевидцев. Артур Понсонби, депутат от округа Стерлинг, заслужил одобрительные возгласы фразой: «Мы стоим на пороге большой войны, и мне больно видеть, как люди идут на нее с легким сердцем». Другой депутат, Веджвуд, предостерег, что «эта война оставит далеко позади старые добрые сражения XVIII века. <…> Это будет битва за цивилизацию, которую мы строили веками». Пожалуй, самое мудрое замечание, удостоившееся в тот момент лишь жидких хлопков, тоже сделал Рамсей Макдональд: «Все войны поначалу принимаются на ура».

В последние дни июльского кризиса многие государственные деятели – величайшие фигуры в своих странах, самые влиятельные люди в мире – почувствовали себя на какой-то миг песчинками. Осознав в ужасе, куда ведет избранный ими курс, они с тоской оглядывались назад. Такие душевные муки испытывали кайзер, Бетман-Гольвег, царь Николай II – но вряд ли кто-то из австрийцев, Мольтке или Сазонов. Поразительный фатализм французов в отношении необходимости поддержать Россию объясняется просто – осознанием (совершенно правомерным) того, что немецкая армия в любом случае двинется на Францию как на участницу Антанты. Британцы (за исключением нескольких горячих голов вроде Черчилля) стремились к войне меньше других, однако вторжение в Бельгию сочли достаточным поводом вступить в борьбу. Как великая держава, Британия считала, что в великих событиях должна сыграть свою великую роль.

В последние мирные дни начальник британской контрразведки МИ-5 Вернон Келл не выходил из своего кабинета в Уотергейт-Хаусе круглые сутки, организуя аресты известных немецких агентов. И хотя в штате его молодой организации насчитывалось лишь 17 сотрудников, он сумел наладить тесные связи с начальниками полиции графств – с 3 по 16 августа было произведено 22 ареста. Часть шпионов сумела бежать – как Вальтер Риманн, учитель немецкого из Гулля, севший на паром до Зеебрюгге. Кое-кто из них, предположительно, остался нераскрытым, но оказать Германии сколько-нибудь существенную помощь они вряд ли могли.

Большинство из арестованных были раскрыты благодаря тому, что их переписка с немецкой разведкой (Nachrichten-Abteilung) перлюстрировалась по мандату Министерства внутренних дел – система, недавно введенная Черчиллем. Кайзера некомпетентность руководителей его разведуправления привела в ярость. Координатор сети немецкой разведки в Британии Густав Штайнгауэр цитировал гневный возглас Вильгельма II: «Меня окружают недоумки! Кто за это ответит?» {223} Немецкая военная разведка занималась исключительно Францией, оставив Британию военно-морскому флоту. Штайнгауэр, часто бывавший в Британии в предвоенный период, в основном вербовал агентов, рассылая письма с предложением работать на разведку проживающим там немцам. Самым его активным корреспондентом был Карл Эрнст, цирюльник из Пентонвилла, вытягивавший сведения из клиентов-моряков. Немецкая военная разведка в Британии так и не смогла восстановиться после провала в 1914 году – 21 августа Берлин еще не подозревал, что во Францию направляются британские экспедиционные войска.

Тем временем Бернард Шоу телеграфировал своему немецкому переводчику: «Мы с вами воюем. Большего абсурда не придумаешь. Независимо ни от чего остаюсь с наилучшими пожеланиями». Лорд Нортклифф писал своему давнему венскому корреспонденту Уикхему Стиду: «Ну, вот и началось!», – на что Стид ответил: «Слава Богу, да!» {224} Со времен королевы Виктории за Англией в России закрепилось прозвище «англичанка». В августе 1914 года один крестьянин радовался тому, что «англичанка на стороне России, ведь, во-первых, она умная и поможет; во-вторых, если России придется туго, она хорошая и поможет, и в-третьих, если дело пойдет к замирению, она твердая и не уступит» {225} .

Известному словенскому мудрецу Франу Шуклье в 1914 году было 65. 4 августа невольный подданный Габсбургов прочитал под сенью деревьев знаменитого сада в селе Кандия новость о вступлении Британии в войну и сообщил собравшимся вокруг ученикам: «Благодарите Бога, если эта война закончится в три года». Эти слова быстро разошлись среди соотечественников, «единодушно решивших, что я спятил. Они считают, что все обойдется тремя неделями – максимум тремя месяцами» {226} . Берлинский корреспондент Daily Mail Фредерик Уайлс описывал, что творилось в тот день у британского посольства: «Осознание того, что теперь на них свалилось, превратило немцев в разъяренных варваров. <…> Камни, ключи, палки, ножи, зонты – в разбитые окна летело все, что можно было кинуть».

Писатель Джером Джером на загородной теннисной встрече выражал «облегчение и благодарность. <…> Я так боялся, что Грей в последний момент отступится. <…> Сильно сомневался в Асквите. Не думал, что старику хватит пороха. <…> Слава Богу, нам еще нескоро придется прочесть на вещах “Сделано в Германии”». Вечером 4 августа, когда перед Букингемским дворцом гудела и распевала песни беспечная толпа, Морис Бэринг наблюдал на Трафальгарской площади, как какой-то пьяный в парадном костюме задирает прохожих с крыши такси {227} .

Даже после окончательного объявления войны активные ее противники не спешили сдаваться. 5 августа Чарльз Скотт возмущался в Manchester Guardian: «По какому-то тайному соглашению, заключенному за спиной граждан, Англию втянули в безумную потасовку между двумя милитаристскими кликами. <…> В этой войне нам придется рисковать всем, чем мы гордимся, без малейшей надежды на награду. <…> Однажды мы об этом пожалеем». Многие нынешние британцы склонны со Скоттом согласиться – в первую очередь поскольку знают о последовавшем затем кошмаре, но отчасти потому, что, как они полагают, никто не вынуждал Англию противостоять кайзеровской Германии такой ценой.