Алекс Паллавичини описывал, какая паника поднялась в австрийских рядах, когда по облаку пыли на горизонте и донесениям о нападении на вещевой обоз стало понятно, что сербы наступают на пятки. Генералы и штабные офицеры попрыгали в автомобили и помчались на другой берег Дрины, не обращая внимания на крики раненых, умоляющих не бросать их. «Дорога усеяна телами людей и лошадей, мертвых и искалеченных. Все кинулись к мостам. Бежали до самого Брчко [на австрийском берегу]. Много лошадей утонуло в Дрине» {369} . Сербская артиллерия подгоняла бегущих шрапнельным огнем – австрийцы были перед ней как на ладони. Раненые лошади умирали в долгих мучениях, поскольку тратить пулю и драгоценное время на то, чтобы прекратить их страдания, никто не хотел. Вот что писал еще один участник событий: «Разгромленная армия обращена в беспорядочное, хаотическое бегство. <…> Неуправляемая толпа в диком страхе кинулась к границе. <…> Люди топтали друг друга в спешке» {370} .

Австрийская учительница Ита Й. – воинствующая националистка – писала 17 августа в дневнике: «С болью в сердце мы думаем о наших солдатах на полях сражений. Они выполняют свой долг, увязая в грязи болот и замерзая в окопах! Мы не участвовали в войнах уже полвека, наши военные не привыкли к таким испытаниям» {371} . Она была абсолютно права. К вечеру 24 августа на сербской земле не осталось ни одного австрийского солдата, если не считать 4500 попавших в плен. Сербы потеряли убитыми и ранеными 16 000 человек, австрийцы в два с лишним раза больше – страшные цифры, которые меркнут только на фоне кровавых рек, что вскоре разольются по всей Европе. Некомпетентность австрийских офицеров и слабая дисциплина солдат навлекла позор на империю Габсбургов. Крошечная балканская страна сумела разбить захватчиков, оставив лишь жалкие крохи отступать через Дрину.

Тем временем империя Франца Иосифа, несмотря на разразившуюся в Сербии катастрофу, праздновала победы, о которых читала в выдуманных газетчиками новостях. Ита Й. писала в дневнике 22 августа: «Чудесно! Чудесно! Ликование переполняет сердца, после упорной борьбы мы одержали героическую победу над шайкой сербских фанатиков, разбив 30 сербских батальонов. <…> Пишут, что много наших доблестных воинов пало в бою. Но победа за нами. <…> Мы засиделись в кафе допоздна в ожидании подробностей» {372} . Однако на следующий день ее настроение резко изменилось. Мучил неудобный вопрос, почему, разбив «30 сербских батальонов», победители-австрийцы «отошли на прежние позиции» {373} . «Пишут, что “организованное отступление прошло без помех с вражеской стороны”. Но зачем же отступать, если мы победили? – недоумевала она. – Город полон слухов. Офицеры говорят, что у нас слишком мало войск в Сербии. <…> Один сказал, что от 8000 человек нашего драгоценного Венского Deutschmeister [полка] сербы оставили всего четыре сотни. Разве не ужас? Чья это вина?» {374}

Солдаты разбитых австрийских частей, стоявших теперь лагерем на западном берегу Дрины, проклинали свое командование: «Наши генералы – бестолковые старые ослы. <…> На совести тех, кто это заварил, сотни и тысячи жизней» {375} . В одном из австрийских подразделений, в боснийской Лане, устроили перекличку. Фамилия за фамилией оставались без отклика, из строя кричали: «Мертв!» Были опубликованы первые списки погибших. За одну неделю полк капрала Киша потерял 69 офицеров (23 убитыми) и тысячу солдат, лишившись 71 % офицерского состава и 25 % рядового {376} . Один из батальонных врачей в письме домой с горечью признавался, что в его части погибло восемь офицеров и 200 рядовых: «[Наши] сильно страдают от голода… а борьба с сербами осложняется тем, что в нее вовлечен весь народ» {377} . Даже крошечная черногорская армия чуть южнее сумела обратить доставшегося ей противника в бегство.

К концу августа уже вся империя Габсбургов знала, что армия Франца Иосифа понесла страшные потери в Сербии; поступали подтверждающиеся сведения, что по Саве сплошным потоком плыли мертвые тела австрийских солдат. Ита Й. писала: «Сердце останавливается, хочется кричать, хочется стереть эту страшную картину из памяти» {378} . Правительство представило новую версию событий, объявив, что сербская карательная экспедиция не важна для национальных военных интересов. Разумеется, никто не поверил. «Бюллетень оставил отвратительный осадок» {379} , – писал словенский священник доктор Ойген Лампе. «Ликование сменилось меланхолией, – вторил ему Киш. – Если мы не в силах одолеть сербов, что же будет в России?» {380} Действительно, что? Австрийские военные содрогались, получая на позициях газеты с подобными заявлениями {381} . Оказывается, теперь, когда в войну вступила Россия, Сербский фронт стал «простой разминкой», а вторжение в Сербию предполагалось лишь как карательная акция. Выполнив задачу, войска «отступили, готовясь к новой операции». Эгон Киш с однополчанами приходили в ярость от таких «полных лжи и лицемерия» заявлений.

Австрийские офицеры откликнулись на разгром жесткой, даже бесчеловечной муштрой, надеясь повысить дисциплину к предстоящим сражениям. В качестве наказания за съеденный неприкосновенный запас некоторых солдат привязывали к деревьям и оставляли на целый день под палящим солнцем. Киш сравнивал эти истязания с тем, как обращались с пленными белыми американские индейцы. Замученных солдат выгоняли из лагеря на учения – якобы с целью поддержать боевой дух, пока командование разрабатывает планы по возобновлению кампании. Разумеется, ежедневные 6–8 часов муштры «кому угодно поднимут настроение», мрачно язвил Киш {382} .

28 августа сербы предприняли собственную робкую попытку вторгнуться на территорию Габсбургов: войска переправились через Саву к западу от Белграда и заняли венгерский город Земун. Командующий австрийской дунайской флотилией докладывал, что местные «встретили сербские войска с большим воодушевлением, бросая букеты и размахивая флагами» {383} . На следующий день железнодорожный мост, соединяющий Белград с вражеским берегом, – тот самый, что сербы взорвали в начале военных действий, – был восстановлен как пешеходный. Йован Жуйович был в числе тех, кто перешел по нему на северный берег, чтобы посмотреть на разрушенный город с бывших австрийских огневых позиций и сделать фотографии. Тем временем многие жители венгерского Земуна воспользовались возможностью перебраться в Белград. Венгерским сербам и сочувствующим совершенно не хотелось попасть под горячую руку австрийцам, если те вернутся. Еще южнее в начале сентября около 40 сербских и черногорских батальонов переправились в Боснию, где несколько последующих недель шли спорадические бои и перестрелки.

Сербское правительство, отвоевав себе передышку, пыталось добиться любой возможной помощи от союзников, что для сухопутной страны со слабо развитой транспортной сетью было сопряжено с определенными трудностями. 7 сентября британский министр иностранных дел писал принятым в те времена подчеркнуто формальным слогом: «Сэр Э. Грей просит сербского министра принять уверения в совершеннейшем почтении и… имеет честь уведомить, что от поверенного в делах Его Величества в Каире получена телеграмма, сообщающая о выдаче разрешения на поставку в Сербию 3000 мешков риса» {384} . Однако разоренным сербам требовалось куда больше, чем горстка риса на несколько дней. Их война, в которой было далеко до победы, только начиналась.