А, я, сжимая в обеих руках по маузеру с полными обоймами, перебежками-перекатами – от одного укрытия к другому – ринулся к дверям зала. Стрелял редко – лишь когда кто-нибудь высовывался, чтобы выстрелить в меня, или бросался наперехват. Чаще в упор. И без промаха.

Заветная дверь все ближе. Еще один ринувшийся навстречу перцовец – выстрел. Тень слева, взмах меча – выстрел… Лезвие проходит в вершке от шеи. Вижу движение за грудой ящиков у самого выхода. Выстрел, выстрел, выстрел… Бью с обеих рук, пытаясь достать изготовившегося к стрельбе пулеметчика. Мимо! Выстрел, выстрел, выстрел… Пулеметный ствол дергается вверх, и очередь уходит в потолок. Прыгаю через баррикаду и кубарем выкатываюсь в коридор. А в зале все так же гремят выстрелы.

Поблизости ни души, а на повороте коридора двое «вольников» установили станкач и залегли. Того гляди, сыпанут пулями – от стены к стене.

– Чего ждете?! – со злостью кричу я. – Где подмога?! – И сломя голову несусь в сторону парадной лестницы, жду очереди в спину. Пулемет молчит.

Итак, я остался один. Сорвав с рукава повязку и вырвавшись из зала, я стал неотличим от «вольников»: форма та же самая, лицо перемазано кровью. Я несся по длинному и широкому коридору штаб-квартиры и, словно оглохнув от разрыва гранаты, во всю глотку орал бегущим навстречу бойцам:

– Где Шульгин?!

Чаще всего «вольники» бросали мне:

– Не знаю! – и устремлялись дальше.

Иногда мне отвечали, мол, видели его там-то и там-то. Я менял направление, переспрашивая на бегу у встречных. И вскоре выяснял, что Назар Шульгин совсем в другом месте. Я бежал туда.

Раза два меня узнали – но, видно, не поверили своим глазам, а в кутерьме некогда было разбираться. Я же делал вид, будто впервые вижу этих и-чу.

Я мчался по коридорам, птицей взлетал и вприпрыжку сбегал по лестницам, пригибаясь одолевал простреливаемые с улицы залы. Огромное здание Блямбы представляло собой восьмерку, выписанную вокруг двух внутренних дворов-колодцев. И я успел вычертить две такие восьмерки по ходу своих безрезультатных поисков. Воевода был неуловим.

Дважды рядом со мной падали подстреленные «вольники». Взрыв выпущенного из бомбомета снаряда разметал паркетины и доски в трех шагах впереди меня, и тяжело нагруженный цинками боец с криком провалился меж перекрытий.

А потом перцовский Воевода Андрей Хржанский увидел меня на одной из лестниц – пролетом выше, – замер на мгновение и тотчас закричал, перекрыв треск пулеметных очередей:

– Это Пришвин! Держи его!

Кто-то озирался, не понимая, о ком идет речь. Кто-то вскинул винтовку и начал стрелять в мелькнувшую на другом этаже фигуру, приняв ее за этого самого Пришвина. Кто-то кинулся мне навстречу, на ходу расстегивая кобуру.

Я взмахнул мечом. Со свистом лезвие прорезало воздух, отрубив моему противнику кисть руки вместе с нацеленным на меня револьвером. Многие нынешние бойцы недооценивают холодное оружие. Сегодня мне еще неоднократно предстояло в этом убедиться.

«Вольник», держась за культю, валился на ступени. «Отвоевался, парень, – мелькнула мысль где-то на третьем уровне сознания. – Повезло…» И спустя мгновение я кубарем катился вниз по ступеням, а позади автоматная очередь выбивала дробь на розовом мраморе.

Отчаянно размахнувшись, я бросил финку. Стоящий на лестничной площадке стрелок вставлял в автомат новый рожок и прозевал мое движение. Финка воткнулась ему в кадык. Он взмахнул руками, выронил «петров» на ступени, повалился назад, обрушив огромную фарфоровую вазу династии Тан.

Я пружинно вскочил на ноги и ринулся вверх по лестнице. К «петрову» уже тянулась рука молодого парня в офицерской форме, но без ремней и погон, который по-мальчишески съехал по перилам. Он должен был первым схватить автомат. И все-таки первым был я. «Вольник» пока не умел ускоряться.

Мы замерли, уставившись друг на друга. Но я-то был с «петровым», а парнишка – без ничего.

Он был высокий, стройный, белобрысый, веснушчатый, с высоким лбом и ошеломленным взглядом серых глаз. Мне было жаль его убивать, но и позволить уйти я не мог. Когда он понял, сейчас я выстрелю, румянец схлынул со щек, сменившись зеленоватой бледностью. Я подпрыгнул и, резко взмахнув в воздухе ногой, кончиком сапога коснулся точки на его лице, известной всем обученным и-чу. Парень придет в себя через пару часов.

Здесь слишком много сопляков, которые не знают моих приемов. А ведь они тоже называют себя Истребителями Чудовищ. Значит, я схлестнулся с ускоренным выпуском и-чу – штамповкой военного времени. Что-то вроде трехмесячных курсов прапорщиков времен Мировой войны.

Выходит, очень спешил Воевода, решил взять не умением, а числом. Дохлый номер…

Я начал стрелять в коридоре третьего этажа. Бил одиночными – берег патроны. В ответ мне палили челрвек пять или шесть, стремительно (как им казалось) высовывая из дверей головы и руки с револьверами и автоматами. Я целил в кисть или запястье – не в лоб же стрелять этим мальчишкам. И скоро в коридоре скрипело зубами, стонало от боли и обиды целое отделение одноруких юнцов. Где же их командиры? Где Шульгин, черт его дери?!