На первый взгляд могло бы показаться, что все из-за того же пропавшего носа майор Ковалев завел каверзную переписку с штаб-офицершей Подточиной. Объяснилось же дело совсем просто, согласно законам человеческого естества. Штаб-офицерша питала надежду, что майор Ковалев, волочившийся за ее дочерью, сочетается с ней законным браком. А майор жениться не хотел, имел намерение просто так – пар амур. Он был чужд, слава богу, эфемерных сентиментов и твердо держался существенности.

Что же неприятного могло с ним случиться? Как ни хитрил Гоголь, а должен был закончить повесть по непреложным законам жизни: каждому носу свое место. В один прекрасный день и нос майора Ковалева снова оказался там, где ему следовало быть.

Всегда будут взласканы судьбой майоры и коллежские асессоры, приверженные к порядку. О частных же приставах или квартальных и говорить нечего. Никто из них и не слыхивал, к счастью, про какую-то Перуджинову Бианку. Не всегда и не всем лжет Невский проспект!

Но не зря же видятся автору петербургских повестей его прежние знакомцы. Гоголь задумал важное дело.

Он пришел к Прокоповичу и, не тратя лишних слов, объявил, что решил печатать в Петербурге собрание своих сочинений; по соображению выйдет, без «Мертвых душ», четыре тома.

Прокопович очень обрадовался. Давно разошлись и стали редкостью сборники гоголевских повестей.

– А все это дело, Николаша, – заключил Гоголь, – я поручаю тебе.

– Помилуй! – в полном смятении воскликнул Прокопович. – В таком деле я вовсе не сведущ. Где мне возиться с типографщиками да вести счеты с книгопродавцами? Даже и говорить об этом не стоит!

– Не стоит, – согласился Гоголь. – Все мною обдумано и решено.

Николай Васильевич говорил решительно и смотрел на школьного товарища так непреклонно, что Прокопович развел руками. Он-то, хоть и скромный учитель словесности, хорошо знает, что значит для русской литературы Гоголь. Как ему откажешь?

Этим важным делом и был занят в Петербурге Гоголь.

Возвратясь из города к Плетневу, он брал из книжных шкафов Петра Александровича вышедшие в прежние годы свои сборники – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород», «Арабески». С благоговением раскрывал старые книжки «Современника», где печатался при Пушкине. Может быть, больше всего хотелось Гоголю встретиться со старым знакомым Аксентием Ивановичем Поприщиным, но именно эту встречу он долго откладывал. Наконец открыл нужную страницу в «Арабесках».

Ходить бы титулярному советнику Поприщину в департамент да чинить перья для его превосходительства директора департамента. Ан нет! Все и началось, если верить запискам самого Поприщина, в тот день, когда, стоя под дождем у какого-то магазина, титулярный советник увидел дочку директора департамента, выпорхнувшую из кареты, как птичка. А собачка ее превосходительства, по имени Меджи, не успев проскользнуть за хозяйкой в магазин, встретилась с другой собачонкой, по кличке Фидель.

Встретились Меджи с Фиделью и заговорили совершенно по-человечески. Вначале Поприщин очень удивился, но потом, сообразив все, перестал удивляться. Ведь писали же в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили фунт чаю. С недавнего времени и Аксентий Иванович начал слышать и видеть такое, чего еще никто не видывал и не слыхивал. Во всяком случае, всю собачью болтовню, услышанную подле магазина, титулярный советник обстоятельно внес в свои записки.

Гоголь перечитывал эти записки строку за строкой, словно проверяя, все ли записал Поприщин. Иногда кивал головой, по-видимому выражая Аксентию Ивановичу одобрение за точность и обстоятельность.

А с Аксентием Ивановичем продолжалось неладное. Ведь и прежде знал он, что суждено ему оставаться в титулярных советниках навечно; ведь и прежде чинил он перья для его превосходительства; будто и был создан господом богом именно для этой надобности; ведь и прежде директорский лакей потчевал его табачком, даже не вставая с места, и никто не подавал ему в департаменте ни шинели, ни шляпы. Но столкнулась привычная действительность с неведомо откуда залетевшей мечтой – и увидел титулярный советник всю неприглядность своего существования.

Мечта предстала перед Поприщиным в обличье дочери директора департамента. Но недоступна, несбыточна или гибельна мечта. Пора бы знать это всем титулярным советникам.

В комнату, отведенную Гоголю, вошел Плетнев.

– Не помешал? – спросил он с обычной своей деликатностью. Гоголь не ответил. Должно быть, и не слыхал. Не отрывал глаз от книги.

Петр Александрович присмотрелся:

– Никак «Записки сумасшедшего»? Этакая старина! Впрочем, любопытная картина: Гоголь читает Гоголя. А в книжных лавках раскупают «Мертвые души». Предвижу, Николай Васильевич, много будет шуму. Я же наслаждаюсь мыслью: сдам номер «Современника» и приступлю к чтению твоей поэмы. Тогда, надеюсь, все обсудим.

Петр Александрович вскоре ушел к себе. Гоголь вернулся к повести. Титулярный советник Поприщин уже объявил себя испанским королем Фердинандом Восьмым. Явясь в департамент, Фердинанд Восьмой обозвал директора пробкой, самой обыкновенной пробкой, которой закупоривают бутылки, а пробравшись в директорскую квартиру, увидел ее, Софи! Он даже не сказал ей, что он испанский король; он сказал только, что счастье ее ожидает такое, какого она и вообразить не может.

А за Фердинандом Восьмым уже приехали депутаты и увезли его в Испанию. Может быть, и до сих пор сидит он за решеткой в больнице для умалишенных, а государственный канцлер и великий инквизитор бьют его палками и льют холодную воду на его обритую голову.