— Ах, мисс Бенсон, — заговорила она, — я ни разу в жизни не видала крестин! Отец разрешил мне пойти, если только это не будет неприятно мистеру Бенсону и миссис Денбай. Я буду вести себя тихо-тихо, не шелохнусь. Сяду за дверью, или где вы скажете. Такой чудесный ребеночек! Мне так хочется увидеть, как его окрестят! Вы говорили, его назовут Леонардом? Это в честь мистера Денбая?

— Нет… не совсем, — в замешательстве ответила мисс Бенсон.

— Так, значит, мистера Денбая не звали Леонардом? Мама решила, что ребенка наверняка назовут в честь отца, да и я думала то же самое. Так можно мне быть на крестинах, милая мисс Бенсон?

Мисс Бенсон дала согласие, хотя и не совсем охотно. Не совсем приятно присутствие нового лица было также ее брату и Руфи, но они никак не обнаружили своих чувств и вскоре об этом забыли.

Когда процессия медленно вошла в церковь, Джемайма уже стояла в старинной ризнице с самым серьезным видом. Она решила, что Руфь выглядит бледно и словно бы испуганно, потому что должна крестить ребенка одна, без мужа. Однако дело было в другом: Руфь являлась перед алтарем Бога благоговейно, как кающаяся грешница, боясь, что недостойна назваться Его дочерью. Она являлась как мать, принявшая на себя тяжелую ответственность за своего сына, и молила Всемогущего, чтобы Он помог вынести ее ношу. Полная страстной, тоскующей любви, она жаждала истинной веры, которая успокоила бы ее и придала уверенности в будущем ее ребенка. Каждый раз, когда Руфь думала о своем мальчике, она слабела и ее охватывал трепет, но слова пастора о Божией любви, бесконечно превышающей даже нежную материнскую любовь, наполняли ее душу миром.

Руфь стояла, прижав к своей бледной щеке головку младенца, покоившегося на ее руках. Глаза ее были опущены. Руфь не видела простой обстановки церковного помещения: все перед ней было словно застлано туманной дымкой, сквозь которую ей хотелось прозреть будущее своего сына. Но слишком плотная туманная завеса не позволяла что-либо увидеть сквозь нее человеческому взгляду. Будущее ведомо одному Господу.

Мистер Бенсон стоял под самым окном, расположенным очень высоко. Поэтому он оказывался почти полностью в тени, только на серебристых волосах его играли лучи света. Когда пастор обращался к собравшимся, голос его звучал хотя и тихо, но мелодично. Мистер Бенсон был слишком слаб, чтобы обращаться к большой пастве без напряжения, но сейчас он легко заполнял небольшое помещение звуками, подобными воркованию голубицы над птенцами.

И он, и Руфь забыли все, поглощенные своими мыслями. И когда мистер Бенсон провозгласил: «Помолимся!» — и присутствовавшие встали на колени, то среди всеобщего безмолвия можно было услышать тихое дыхание ребенка — столь поглощена оказалась вся паства торжественностью молебна. Молитва совершалась долго. Каждый из молящихся думал о своем, вспоминая грехи, в которых хотел покаяться перед Богом, и каждый просил Его помощи и заступничества.

Не дождавшись конца службы, Салли потихоньку вышла на зеленый церковный двор. Мисс Бенсон, помогавшая брату, заметила это и, не понимая, в чем причина, готова была уже выбежать из церкви, чтобы расспросить Салли, однако как раз в эту минуту служба окончилась. Мисс Брэдшоу подошла к Руфи и попросила позволения нести малютку домой, но Руфь в ответ крепко прижала его к груди, как будто он мог найти безопасное убежище только у сердца матери. Мистер Бенсон заметил выражение неудовольствия на лице мисс Брэдшоу.

— Пойдемте с нами, — предложил он. — Выпейте у нас чаю. Вы ни разу не приходили к нам на чай с тех пор, как уехали в школу.

— Я была бы очень рада, — ответила мисс Брэдшоу, вспыхнув от удовольствия, — но надо спросить у папы. Можно я сбегаю домой и спрошу?

— Конечно, дорогая!

Джемайма побежала домой. К счастью, отец ее оказался дома: позволение матери сочли бы недостаточным. Ее напичкали поучениями о том, как надо себя вести.

— Не клади сахар в чай, Джемайма! Я уверен, что Бенсонам не по карману покупать сахар. И не ешь много. Наешься вдоволь, когда вернешься домой. Помни, что они и так много тратят на миссис Денбай.

Выслушав эти наставления, Джемайма поостыла и даже забеспокоилась, что голод принудит ее забыть о бедности мистера Бенсона.

Тем временем мисс Бенсон и Салли, узнав о том, что мистер Бенсон пригласил Джемайму в гости, принялись печь к чаю свои особенные булочки, рецептом которых очень гордились. Они обе были гостеприимны и любили потчевать гостей лакомствами домашнего приготовления.

— Отчего это ты убежала из церкви прежде, чем кончилась служба? — спросила у Салли мисс Бенсон.

— Да я решила, что раз хозяин так долго молится, то, значит, у него в горле пересохло, вот я и пошла поставить чайник.

Мисс Бенсон хотела было разбранить ее за посторонние мысли во время молитвы, но вспомнила, что после ухода Салли и сама никак не могла сосредоточиться на молитве, снедаемая любопытством о том, что случилось со служанкой, — и ничего не сказала.

Мисс Бенсон была очень недовольна, когда Джемайма, хотя и явно голодная, ограничилась только одной булочкой из тех, которые они с Салли с такой радостью пекли. А Джемайма тем временем не могла избавиться от чувства, что отец наблюдает за тем, как она ведет себя за столом. Она так и видела отца: вот он поднимает брови, а затем разражается сентенцией: «Я просто удивляюсь, как Бенсоны с их доходами могут позволить себе такое угощение!»

Наверное, Салли могла бы ответить ему: «Ни хозяин, ни хозяйка никогда не считали самопожертвованием помощь бедным и никогда даже в мыслях не принимали за какую-то заслугу встречу гостя в соответствии со старинными законами гостеприимства». Делать людям приятное было для Бенсонов радостью, и маленькие странности, которые за ними водились, всегда объяснялись желанием сделать доброе дело, а добро не измеряется деньгами.

В этот вечер настроение мисс Бенсон было подпорчено тем, что Джемайма отказывалась от ее угощения. Бедная Джемайма! Булочки выглядели так аппетитно, а Джемайма сидела такая голодная, но тем не менее держалась твердо.