Я потер лоб и задумчиво произнес:

— Извини, братишка, но либо тебе самому вся правда неведома, либо ты мне не все говоришь. Не похоже это на немчуру. Если кнехты за девицами охотились и для этого всю свадьбу вырубили — зачем им жениха миловать? Нет, они ему нарочно жизнь оставили! Чтобы страдал и мучился, понимая, какая судьба невесте уготовлена. Стало быть — месть. Но чья и за что?

— Ты верно рассудил, сын мой… — в келью вошел отец-игумен. — Верно. Это действительно месть.

Митрофан почтительно вскочил, освобождая единственный табурет. Я тоже начал подниматься. Учили же: старикам везде почет.

Игумен махнул рукою, жестом усаживая нас обратно, а сам присел рядом со мною на край лежанки.

— Брат Себастьян хоть и ненароком, но сильно обидел комтура замка Розиттен Конрада фон Ритца. Когда тот привозил к нему тайком свою жену…

— Жену? — не удержался я от удивленного восклицания. — А мне казалось, что рыцари, вступая в орден, дают обет безбрачия.

— Потому и привозил тайно. Конрад, прежде чем стать крестоносцем, уже был женат. Но скрывал супругу от орденских братьев. Выдавая ее за вдову погибшего друга. Которой он якобы покровительствует. Поскольку рассчитывал получить в Пруссии или Жмуди богатый надел, чтобы оставить наследникам. Вот только с продолжением рода у фогта не заладилось.

— И из-за этого убить столько людей?! — возмутился я. — Мог бы себе и дальше темнить. Или супругу сменить…

Игумен на мгновение устало прикрыл глаза. Подождал, пока я буду готов слушать, и негромко продолжил:

— Отрадно признать, сын мой, что ты не глуп. Но говоришь быстрее, чем думаешь. Вместо того чтобы восклицать, задай этот же вопрос себе мысленно. И получишь ответ.

Уел… Чего-то я и в самом деле туплю. Ведь любой смекнет, что у рыцаря рыльце в пушку. Иначе с какой стати его бы заботило бесплодие чужой женщины? Тем более вдовы.

— Комтур привозил жену к брату Себастьяну лечить от бесплодия. И тут уж никаких тайн, как ты понимаешь, оставаться не могло, — подтвердил догадку игумен.

Я смолчал. Хотя на языке так и вертелся вопрос. О том, разрешала ли церковь такое вмешательство в промысел божий. А то, помнится, даже в моем веке на аборты и разводы католический мир поглядывал весьма неодобрительно.

— Вот тогда брат Себастьян и оскорбил Конрада. Сказав, что причина бесплодия не в женщине. По молодости лет не хватило разума понять, что мужчине нельзя такое говорить в глаза. К тому же рыцарь понимал, что скрыв от братьев свой брак, он солгал не только им, но самому Господу. И Всевышний действительно мог наказать клятвопреступника бесплодием.

Отец-настоятель вздохнул.

— Обида мужчины умножилась страхом разоблачения храмовника и вылилась в месть. Похитив невесту и ее подружек, как мне кажется, фогт потому и оставил брата Себастьяна в живых, что пообещал вернуть всех четверых через год со своими байстрюками на руках.

— Святой отец, я что-то не пойму. Если брат Себастьян сумел все как-то объяснить вам, почему никто ничего не делает? Неужто нельзя на немца управу найти?

Игумен поглядел с осуждением.

— Не спеши с выводами, сын мой. Ему не смогли помочь, так будет вернее. Брат Себастьян не ко мне пришел, а в ратушу. Сразу после нападения. И челобитную князю написал. В тот же день полусотня из малой дружины под стенами Розиттен стояла. Требуя у комтура выдачи девушек.

— И что?

— Рыцарь Конрад фон Ритц сам вышел к ним. Распахнул ворота и именем Девы Марии поклялся, что в его замке нет никаких плененных девушек. Тем более похищенных со свадьбы. А для того, кто считает его лжецом и клятвопреступником, вход свободен.

— Ловко выкрутился, шельма…

Теперь отец-настоятель смотрел с недоумением.

— Ты считаешь, что храмовник мог солгать? Призывая в свидетели Богородицу?

— Нет, святой отец. Он не лгал. Всего лишь говорил о другом, а никто не обратил внимания.

— Не понимаю?

Старик и в самом деле казался растерянным.

— Рыцарь поклялся, что в его замке нет невесты и ее подружек. В его замке! А разве Розиттен принадлежит комтуру? Нет — это имущество всего ордена!

Игумен задумался, и сумрачная тень мелькнула по его лицу.

— Наверно, ты прав. Вот только рискнуть никто не решился. Потому что на одной чаше были жизни нескольких горожанок, а на другой — война с крестоносцами. И месяца не прошло, как великий князь с Гроссмейстером мир подписал. Не помиловал бы нарушителя данного им слова. Жизнь славного рыцаря Рамбольда, [38] казненного по приказу Витовта, тому порука.