— Там твой Рыжков истерику устроил!

Бородин моргнуть не успел, как Смеляковой и след простыл.

Не вовремя раскапризничался Рыжков. Что-то важное ускользнуло от Бородина. Чего-то не договорила Смелякова. Чего-то ей, похоже, очень уж не хотелось договаривать. И этот испуг в глазах, нетерпеливые взгляды, которые она бросала на дверь. Словно ждала, что вот-вот появится заведующая и сообщит, что Рыжков бьется в истерике…

Бородин глянул на часы и решил, что еще успеет съездить на Сортировку, где до недавнего времени работала оператором Ольга Морозова.

С четверть часа ему пришлось идти вдоль железнодорожных путей, пряча лицо от жгучего встречного ветра. Нос и щеки ломило так, что временами приходилось к ветру поворачиваться спиной.

Потом отогревался большой кружкой горячего жидкого чая, и одна из товарок Ольги, Вера Михайловна, сидя у телетайпа, рассказывала, какая Ольга веселая, общительная и отзывчивая, как добросовестно относится к работе. Даже по уважительной причине редко когда не выйдет на смену. Бывало, что и с температурой прибежит (Морозов правду сказал), а один раз, тут Вера Михайловна слегка замялась, пришла с «фонарем» под глазом.

Потому-то ее невыход на работу после праздников не на шутку их встревожил, и они решили съездить к ней домой. А узнав, что Ольги уже пять суток нет дома и муж не знает, куда она подевалась, устроили Морозову разгон: другой давно бы заявил в милицию, а этот знай посиживает дома и утирает слезы платком.

— Отругали вы его, а он что? — спросил Бородин.

— Обещался на другой же день подать в розыск. Седьмого мы опять у него были, сказал, что отнес заявление. Ну раз вы пришли — значит, не соврал.

— А про какой «фонарь» вы тут толковали?

— Да это так, бытовая травма, — отмахнулась Вера Михайловна. — Мыла полы у себя дома и поскользнулась на мокром. Уж не знаю, как ее угораздило. Об стул, говорит, щекой стукнулась.

— Может, муж поцеловал? Она не жаловалась на него?

— Нет, не жаловалась, — ответила Вера Михайловна. — Не в ее характере это, жаловаться. Бывала, конечно, и сердитая, а когда и слезки прольет. Спросишь, что случилось, тут же тебе и улыбнется, и шутить начнет. А то озорную частушку споет, голос-то хороший.

— И как часто она плакала?

— Не сказать, чтоб уж так часто. В последнее время только, — и, словно открывая ему служебную тайну, шепотом сообщила о выкидыше. — После этого она сильно переменилась, глаза стали какие-то чужие, и часто в задумчивость впадала…

— А это когда случилось? — Бородин поводил пальцем у себя под глазом.

— Постойте, когда у Сомовой был день рождения?.. — задумалась Вера Михайловна и тут же вспомнила: — Восьмого!

— В каком месяце?

— В декабре! Оля работала с утра. Пришла вот с таким синяком, а про подарок имениннице не забыла, даже в стихах поздравление написала!..

Когда он возвращался к трамвайной остановке, ветер дул также свирепо, но теперь уже в спину, а потому не мешал думать.

Ситуация все более запутывалась. Неужели Морозов мог дойти до рукоприкладства? Что же тогда получается? Выходит, что и сам Бородин, проговорив с человеком целый час, не сумел разгадать его характер, и Смелякова, прекрасно знавшая Морозова, ввела опера в заблуждение. Из того, что она рассказала о нем Бородину, никак нельзя сделать вывод, что у Морозова драчливый нрав.

Однако Морозова пришла на работу с синяком приблизительно в то же время, когда призналась мужу в своей связи с Петряковым. Совпадение? Конечно, в жизни всякое бывает: допустим, что Морозов в состоянии сильного возбуждения все же ударил свою жену. Знала об этом Смелякова или нет? Если знала… Так, так… А почему испугалась, когда он, Бородин, спрашивал ее о последней встрече с Морозовым. Испугалась, а потом в слезы. И невнятные ответы на простой, настойчивый вопрос: приходила ли к ней в ту ночь Ольга? И эти ждущие чего-то, нетерпеливые поглядывания на спасительную дверь…

Так, еще раз: куда Морозова могла пойти от Латушенковой? К Петрякову — навряд ли. После всего, что случилось. По крайней мере, маловероятно. Да и квартиру Петрякова Бородин осмотрел очень тщательно. Подозревать Петрякова в сокрытии сожительницы, а тем более в убийстве, покуда нет оснований.

Остаются еще два известных адреса. Морозова могла пойти либо домой, либо к подруге, которая проживает на той же улице, что и Морозовы, всего в двух кварталах. К закадычной подруге Ольга могла заявиться и среди ночи, тем более в праздник. Пробыть у нее день, остаться на следующую ночь и на воскресенье, до утра понедельника, словом, до того часа, когда надо идти на работу. Но с того понедельника минуло уже много дней, и только гипотетически можно допустить, что Морозова до сих пор скрывается у подруги, не имея при себе необходимых вещей и сколько-нибудь значительных средств к существованию. А главное, так вот легко и просто, никого не предупредив, бросить работу! Даже если допустить, что Смелякова при ее откровенно неодобрительном отношении к поступкам Ольги предоставила ей убежище в своем доме на столь длительное время. Исключено! Если б такое и случилось, то Смелякова как-нибудь да выдала б себя в разговоре с опером. Испуг в глазах? Нет, тут что-то другое, связанное с ее последней встречей с Морозовым. Что-то ей стало известно во время этой встречи. Что-то, испугавшее ее…