Когда дверь захлопнулась, они встали по обеим сторонам от него и принялись быстро, но тщательно обыскивать. Майкл с готовностью поднял вверх руки и широко расставил ноги. Пока шарили по его карманам, он профессиональным взглядом окинул помещение, в котором находился. Квартира была обставлена с большим вкусом и с большими затратами.

Наконец, его конвоиры завершили свой осмотр, и один из них распахнул двойные двери, находившиеся прямо перед ним.

– Прошу вас, – произнес он, и Майкл вошел в просторную, прекрасно обставленную комнату. Диваны и кресла были обиты кремового цвета кожей от Конноллы. Весь пол покрыт толстым шоколадного цвета ковром. Столы и бар для напитков сверкали хромом и стеклом. На стенах висели четыре большие картины кисти Хокнея из его «купального» цикла.

«Пятьдесят тысяч фунтов каждая, не меньше», – прикинул Майкл, и глаза его обратились к человеку, стоящему посередине комнаты.

Последних фотографий этого человека в природе не существовало, но Майкл, тем не менее, моментально его узнал по нечеткому газетному снимку из архивов «Мейл», сделанному в шарпевильский период, когда он впервые попал в поле зрения южноафриканской полиции.

– Мистер Табака. – Ростом тот был не ниже Майкла, где-то метр восемьдесят пять, но шире в плечах и уже в талии.

– Мистер Кортни. – Рейли Табака шагнул навстречу с протянутой рукой. Он двигался подобно боксеру, пружинисто, упруго, всегда готовый защищаться или нападать.

– У вас хороший вкус. – Майкл придал своему голосу вопросительную интонацию, и Рейли Табака слегка нахмурился.

– Эта квартира принадлежит одному из наших сторонников. Я не любитель всей этой мишуры. – Его голос был твердым и в то же время глубоким; в нем звучала та особая африканская мелодичность, которую невозможно спутать ни с чем. Несмотря на последние слова, на нем был новый с иголочки шерстяной костюм, элегантно облегавший фигуру воина. Шелковый галстук украшал изящный рисунок с мотивами Гуччи. Да, это был весьма импозантный человек.

– Я благодарю вас за предоставленную мне возможность встретиться с вами.

– Я читал ваши статьи из цикла «Ярость», – Рейли изучающе оглядывал Майкла своими черными, как оникс, глазами. – Вы понимаете мой народ. Вы честно и непредвзято описали наши надежды и устремления.

– Боюсь, что с вами согласятся далеко не все – особенно те, кто находятся сейчас у кормила власти в Южной Африке.

Рейли улыбнулся. Его зубы были ровными и белыми.

– К сожалению, то, что я смогу сообщить вам сегодня, тоже вряд ли им понравится. Но сперва не хотите ли чего-нибудь выпить?

– Если можно, джин с тоником.

– Ах да, это то самое горючее, на котором работают все журналистские головы. – В голосе Рейли прозвучало нескрываемое презрение. Он подошел к бару, налил в бокал светлую жидкость из хрустального графина и впрыснул туда тоник через хромированный шланг, присоединенный к бару.

– Вы не пьете? – осведомился Майкл, и Рейли снова нахмурился.

– У меня много работы, зачем же мне туманить себе мозги? – Он взглянул на часы. – В вашем распоряжении один час, затем мне нужно будет уйти.

– Что ж, не будем терять ни минуты, – согласился Майкл. Они уселись друг напротив друга в кремовых кожаных креслах, и он приступил к делу. – У меня есть все ваши биографические данные: место и дата рождения, учеба в Уотерфордской школе в Свазиленде, ваше родство с Мозесом Гамой, а также ваше нынешнее положение в АНК. Могу я исходить из этих фактов? Рейли наклонил голову в Знак согласия.

– Термин «террорист» обычно обозначает… – Майкл повторил свое определение и заметил, как лицо собеседника исказилось от гнева.

– В Южной Африке нет и не может быть никаких невинных людей, – резко перебил он. – Идет война. И в этой войне никто не может оставаться нейтральным. Мы все в ней участвуем.

– Даже дети и старики? Даже те, что сочувствуют вашему народу, понимают его надежды и чаяния?

– Никто не может оставаться нейтральным, – повторил Рейли. – Мы все солдаты, с колыбели и до могилы. И мы все принадлежим к одному из двух лагерей: либо к угнетенным, либо к угнетателям.

– Значит, ни у кого нет выбора – ни у мужчины, ни у женщины, ни у ребенка?

– Напротив, выбор есть у каждого – стать на ту или другую сторону. Невозможно как раз уклониться от этого выбора.

– Хорошо, но ведь если, к примеру, вы взорвете бомбу в переполненном супермаркете, то при этом могут погибнуть и ваши сторонники, случайно оказавшиеся там. Будете ли вы тогда раскаиваться в содеянном?

– Чувство раскаяния революционерам чуждо; впрочем, так же, как и защитникам апартеида. Любая смерть на войне – это либо вражеские потери, либо благородная и святая жертва на алтарь нашей борьбы. И то, и другое неизбежно, более того, даже желательно.