1. Смерть: периоха Ливия, Диодор (XXXIII, 21), Аппиан (Iber., 71, 311-315).

2. Скорбь: периоха, Аппиан (71, 316), у Диодора не упоминется.

3. Погребение: периоха, Диодор (XXXIII, 21а), Аппиан (Iber., 72, 317).

4. Оценка как солдата и полководца: периоха, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

5. Справедливое распределение добычи: в периохе не упоминается, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

6. Отсутствие мятежей: в периохе не упоминается, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

7. Число лет: периоха, Диодор, Аппиан (о различиях говорилось выше).

8. Резюме о его успехах: периоха, Диодор, у Аппиана отсутствует; в Iber., 63, 265 оно явно предваряется наряду с указанием на число лет.

В связи со всем этим можно уверенно сделать вывод о том, что у всех трех авторов налицо не только одни и те же сообщения, но и их определенный порядок.

Кроме того, помогает сопоставление различных сохранившихся фрагментов о личности Вириата у Диодора (XXXIII, 1, 1—3; 5; 21а). Отдельно следует рассмотреть эксцерпт Фотия, поскольку здесь, естественно, сведены различные главы Диодора о Вириате, причем событийный ряд отдельных сообщений изменен. Поэтому из того, что сообщения, которые тесно связаны с рассказом о смерти и погребении (характеристика — XXXIII, 1,2; общая оценка — 1,3), стоят перед историческим повествованием, ничего не следует. Пассаж XXXIII, 21а дает дополнительную информацию по сравнению с периохой Ливия и Аппианом, сходная с которой находится также в XXXIII, 1, 2: воздержность (continentia) — прежде всего, «непродолжительный сон»; те же черты continentia мы находим во вводной характеристике Вириата у Диона Кассия (XXII, 73), к чему еще вернемся. Я предполагаю это потому, что фраза Диодора (XXXIII, 21а): «Он был умеренным и неутомимым… выше всякого наслаждения ( … )», — вероятно, является вставкой по отношению к его источнику независимо от того, что то же самое говорилось уже в начале истории Вириата. Соответствующим образом обстоит дело с Diod., XXXIII, 1, 5 (как 21а о доблестях и образе жизни). Эти сообщения, исходя из последующей заметки о Плавтии, должны были стоять в начале истории Вириата. Нельзя сказать, что подбор таких сообщений внутренне противоречив, однако бросается в глаза, что здесь, как и в 21а (и Арр. Iber., 72, 318) при описании погребения речь идет об общей оценке; вновь, как и там, добавляется, что Вириат из собственной доли добычи одаривал храбрейших воинов. Там, однако, имелось замечание в связи с отсутствием каких-либо мятежей в течение всего его предводительства (с указанием на продолжительность последнего), так что оно должно стоять там и в его исходном варианте. Представляется, что дело здесь обстоит так же, как и в случае с пассажем о continentia, только наоборот: Диодор привел это сообщение вначале, а затем еще раз изложил его в том месте, где оно стояло в источнике. Для его повествовательной техники это могло означать, что он прочитывал крупные фрагменты материала и затем сводил воедино большие связные куски.

То, что удивительно цельная характеристика у Диона Кассия (XXII, 73) является элементом этой концепции личности лузитанского вождя, доказывает сравнение с Диодором (XXXIII, 1, 1—3), где еще сохраняются важнейшие черты этой вводной характеристики. Обоих авторов объединяют пять пунктов в одинаковом событийном ряду, причем Дион Кассий отчасти более, отчасти менее подробен, чем Диодор, что обусловлено обобщающим характером эксцерпта Фотия:

1. Указание имени и народа, к которому принадлежит Вириат.

2. Сообщение о том, что Вириат был пастухом (у Диона — элемент «трехступенчатой» карьеры Вириата).

3. Благодаря телосложению и тренировке — быстр и силен.

4. Воздержность (continentia).

5. Помимо выдающихся физических качеств налицо и полководческие способности.

Это совпадение, как мне кажется, доказывает, что основные черты и порядок изложения при создании образа Вириата должны восходить в конечном счете к общему для всех авторов источнику. Этим источником, судя по другим сообщениям о Вириате, которые встречаются у Диодора в прочих местах в дополнение к предыдущим и о которых еще будет идти речь, является Посейдоний [250] . В какой мере стилизация у Диона Кассия присуща ему, а в какой — его предшественнику, сказать нелегко.

Характеристике, подобной той, что дает Вириату Дион Кассий, Ливии удостаивает Ганнибала (XXI, 4). Там также делается сильный акцент на его continentia и одинаково выдающихся качествах как солдата, так и полководца и, наконец, на простоте в обращении (у Диона Кассия это выражено рефлектированно, у Юстина (XLIV, 4, 8) более конкретно). То место у Ливия (XXI, 4,9), где наиболее ярко описаны пороки Ганнибала (vitia Hannibalis), у Диона отражено в резюме о ви-риатовых методах ведения войны, которое носит, пожалуй, несколько односторонний характер, но в целом вполне правильно. И в этом можно усмотреть сознательное дистанцирование, поскольку у римлян храбрость (fortitudo) обретает ценность лишь при условии сохранения disciplina и на службе res publica [251] . Несмотря на это, мне кажется, что определенные черты у Диона Кассия свидетельствуют скорее в пользу философа Посейдония: суть сводится к изображению взаимодействия «природы» и «упражнения» и соотношения незаурядных телесных и душевных качеств. Сила обаяния его личности основывается на парадоксе между его низким происхождением и выдающимися способностями, и в чисто стоическом духе его превосходство объясняется неприхотливостью [252] . С пассажем Диона Кассия (XXII, 73, 2) можно сравнить, в конце концов, фрагмент Посейдония (F 59): «Жители Италии были настолько неприхотливы, что еще в мое время в хороших семьях детям давали пить преимущественно воду, но есть давали лишь то, что было» {275} .

Самодостаточность играет большую роль также и в материале, который дополнительно излагает о Вириате Диодор (XXXIII, 7, 3; 8), подобно анекдоту о временах могущества Вириата, где приводятся примеры столь часто упоминаемой continenta героя (XXXIII, 7, 2: лишь немного хлеба и мяса). Все сводится к стоическому «жить по природе» (7, 7). Проблема образования затрагивается: хотя Вириат и нуждается в «общем образовании» ( ) (7, 7), однако он опирается на (7, 3), на свою неиспорченную природу, будучи в известной степени человеком «золотого века» в посейдониевом смысле{276}, чему очень хорошо соответствует многократно засвидетельствованная источниками простота образа жизни (Diod., XXXIII, 1, 1; Dio Cass., XXII, 73, 2; Auct. de vir. ill., 71, 1). Он определенно уподобляется с помощью эллинистических терминов{277} как благодетель и спаситель своих соотечественников мудрецам незапамятных времен.

Вновь вернемся к лузитанам. Отряды Вириата после его погребения выбрали себе нового предводителя по имени Тавтал (Арр. Iber., 72, 320; у Диодора (XXXIII, 1, 4) — Тавтам) и под его руководством предприняли еще одну наступательную акцию против побережья, цель и объект которой не до конца ясны. Целью мог быть Сагунт или, что также вероятно, Новый Карфаген [253] . Во всяком случае, римляне отогнали лузитан и те были вынуждены в итоге пересечь Бетис с юга на север. Но здесь их вновь атаковал Цепион, и они, наконец, прекратили сопротивляться (Арр. Iber., 72, 321). Тавтал и его войско сдались (Арр., Loc. cit.; Diod., XXXIII, 1, 4). Идя на эту deditio, лузитаны действительно были готовы выполнить все требования победителей, а Цепион соглашался предоставить им гарантии того, что будет рассматривать их как подданных Рима. Они должны были выдать оружие, а за это получали землю для поселения, так что теперь у них не было нужды совершать разбойничьи набеги (Арр. Iber., 72, 321; Diod., XXXIII, 1, 4) — запоздалое после долгих бедствий выполнение обещаний, данных Гальбой и нарушенных в 150 г. до н. э. Эта поселенческая акция началась, по-видимому, уже в 138 г. до н. э. и в таком случае должна была быть продолжена и завершена консулом этого года Децимом Юнием Брутом, который получил командование в Дальней Испании. Брут предоставил лузитанам для заселения основанную им колонию Валенцию и область вокруг нее [254] . Тем самым спокойствие в Hispania Ulterior в целом на длительное время было восстановлено.

Часть описанных событий в Дальней Испании и связанных с ними событий в Риме произошла еще до весны 139 г. и тем самым до переговоров, которые начались в Риме по поводу мирного договора Помпея с нумантинцами. Это, с одной стороны, трудности, связанные с отъездом Квинта Цепиона в его провинцию (Ер. Oxyrh. 54, Z. 182—184) и предположительно принятие закона, запрещавшего два воинских набора в течение одного года (Ер. Oxyrh. 54, Z. 177—178), заключение Фабием Сервилианом мира с Вириатом и его утверждение народным собранием (Арр. Iber., 69, 293—295; Liv., per. 54; Ер. Oxyrh. 54, Z. 185-186; DiocL, XXXIII, 1, 4; Charax, fr. 27). С другой стороны — решение возобновить войну с лузитанами, принятое по настоянию Цепиона (Арр. Iber., 70, 296—298). Все это образует фон для переговоров, во время которых последние решения, направленные против Вириата, продемонстрировали ужесточение политики римлян. Большинство сената открыто отвергло умеренную политику по отношению к врагам в Испании [255] . С этой позицией сената и, естественно, с жестокой враждой различных влиятельных лиц, о которых мы уже говорили, должен был считаться Помпеи, и это во многом определило его поведение.