Вооружившись этой информацией, Фишер решил, что вполне готов выпытать у Раппершвилля его секрет. Пять дней он подстерегал швейцарского врача. На шестой удобный случай вдруг представился сам.

Под вечер на полпути к вершине горы Меркурий Фишер встретился со сторожем полуразрушенной башни, который спускался вниз.

– Нет, башня не закрыта. Там находится джентльмен, который ведет наблюдения за окрестностями, а он, сторож, вернется туда через час или два.

Фишер продолжил свой путь.

Верхняя часть башни находилась в ужасном состоянии. Отсутствующие ступеньки заменяла приставная деревянная лестница. Едва голова и плечи Фишера поднялись над люком, служившим входом на площадку, как он обнаружил, что человек, который там уже находится, и есть тот, кого он ищет. Доктор Раппершвилль с помощью полевого бинокля изучал топографию Шварцвальда.

Фишер возвестил о своем прибытии, случайно споткнувшись и шумно постаравшись восстановить равновесие. В то же время он нарочно оттолкнул последнюю ступеньку лестницы и перевалился через край люка на площадку. Лестница, ударяясь о стены башни, со стуком, треском и грохотом полетела вниз с высоты тридцати или сорока футов.

Доктор Раппершвилль мгновенно оценил ситуацию. Он резко развернулся и с язвительной усмешкой заметил:

– Что-то мсье уж слишком неловок.

Потом, узнав Фишера, нахмурился и приготовился к схватке.

– Какое невезение! – невозмутимо отозвался житель Нью-Йорка. – Придется нам с вами провести в заточении не меньше двух часов. Поблагодарим друг друга за то, что, кроме чарующего ландшафта, у каждого из нас есть и интеллигентный собеседник.

Швейцарец холодно поклонился и вернулся к изучению топографии. Фишер закурил сигару.

– А еще, – продолжал Фишер, пустив облако дыма в сторону Чертовой мельницы, – мне хотелось бы воспользоваться случаем и вернуть ваши сорок марок, которые, как я полагаю, мне передали по ошибке.

– Если мсье американский врач недоволен таким гонораром, – ехидно возразил Раппершвилль, – он, несомненно, может уладить этот вопрос, обратившись к камердинеру барона.

Фишер не обратил внимания на этот выпад и хладнокровно положил золотые монеты на парапет прямо под носом у швейцарца.

– Мне не нужен гонорар, – заявил он, повысив голос. – Вполне достаточной наградой за ту мелочь, что я сделал, мне служит новизна и необычность этого случая.

Швейцарец долго молчал, неотрывно сверля американца острым взглядом своих маленьких серых глаз. Наконец, он безразличным тоном поинтересовался:

– Мсье – человек науки?

– Да, – ответил Фишер, который терпеть не мог любые науки, кроме тех, которые объясняли и облагораживали нашу национальную игру.

– Тогда, – продолжал доктор Раппершвилль, – мсье, вероятно, согласится, что ему вряд ли когда-либо приходилось наблюдать более красивый и более радикальный случай трепанации.

Фишер слегка поднял брови.

– И, как врач, – продолжал доктор Раппершвилль, – мсье поймет чувства барона и его друзей по этому поводу. И, таким образом, простит мою кажущуюся грубость в тот момент, когда он это обнаружил.

«Он хитрее, чем я предполагал, – подумал Фишер. – У него в руках все карты, а у меня ничего… Ничего, кроме довольно крепких нервов и выдержки, когда приходится блефовать».

– Могу только сожалеть о такой чувствительности, – произнес он уже вслух. – На мой взгляд, точный отчет о том, что мне пришлось наблюдать, опубликованный в одном из научных журналов Англии или Америки, привлек бы огромное внимание и, несомненно, был бы с интересом встречен на континенте.

– А что вы видели? – выкрикнул швейцарец. – Все это неправда. Вы ничего не видели… Когда я вошел, вы даже не повернули…

Он резко оборвал свою речь и что-то пробормотал, словно ругая себя за опрометчивость. Фишер отпраздновал свой успех тем, что отбросил прочь выкуренную до половины сигару и закурил новую.

– Раз уж вы вынуждаете меня быть откровенным, – продолжал доктор Раппершвилль, все больше нервничая, – то могу вам сообщить, что, как заверил меня барон, вы ничего не видели. Я помешал вам снять серебряный купол.

– Откровенность за откровенность, – ответил Фишер, для финального эффекта напуская на себя суровость. – По этому пункту барон не может быть компетентным свидетелем. До того как вы вошли, он некоторое время находился без сознания. Возможно, когда вы помешали мне, я снимал серебряный купол…

Доктор Раппершвилль побледнел.

– …А возможно, – спокойно продолжал Фишер, – я ставил его на место.

Такое предположение потрясло Раппершвилля, как гром с ясного неба. Ноги у него подломились, и он чуть не опустился на пол. Закрыв глаза руками, он зарыдал, как ребенок, или, скорее, как сломленный горем старик.