Он кашлянул и, подойдя к другому окну, сделал вид, что интересуется происходящим на Бульваре. Пара быстро покинула проем. Сконфуженная мисс Уорд сильно покраснела и тут же вышла из комнаты. У барона же на лице не появилось никаких признаков смущения. Он хладнокровно поздоровался с Фишером и стал рассказывать об огромном воздушном шаре на площади Карусель.

Фишер расстроился, но не мог винить молодую леди. Он верил, что она все еще хранит в сердце верность своему нью-йоркскому жениху. Он полагал, что даже самому обольстительному мужчине на земле не удалось бы склонить ее к измене. Он решил, что на нее оказала воздействие сила, намного превосходящая человеческую. Но что он мог предпринять? Рассказать ей обо всем? Его удерживало обещание. Апеллировать к благородству барона? Бессмысленно: ему были чужды все человеческие чувства. Значит, пока он связан по рукам и ногам, эта любовная интрига будет развиваться и дальше? Значит, эта очаровательная и наивная девушка так и станет жертвой отвратительного механического монстра? А если даже допустить, что намерения барона вполне благородны, разве положение становится менее ужасным? Выйти замуж за машину!.. Верность нью-йоркскому другу и уважение к мисс Уорд настоятельно требовали от него немедленных действий.

Да и потом, если даже исключить личные интересы, разве не обязан он вмешаться в ситуацию ради блага всего общества, ради свободы всего мира? Неужели следует позволить Савичу триумфально шествовать по пути, указанному его создателем, доктором Раппершвиллем? Ведь он, Фишер, – единственный человек в мире, который может сорвать эти амбициозные планы. Разве не наступил тот момент, когда настоятельно требуется Брут?

Последние дни пребывания в Париже были наполнены страхами и сомнениями и оказались настолько ужасными, что не поддаются описанию. Утром в день отплытия Фишер все-таки принял решение действовать.

Поезд до Гавра отправлялся в полдень, и в одиннадцать часов барон Савич появился в отеле «Сплендид», чтобы попрощаться со своими американскими друзьями. Фишер внимательно наблюдал за мисс Уорд. В ее поведении чувствовалась скованность, и это укрепило его решимость. В разговоре барон мимоходом обмолвился, что считает своим долгом через пару месяцев посетить Америку, где надеется с удовольствием возобновить свои прерванные знакомства. Когда он это говорил, Фишер заметил, что они с мисс Уорд переглянулись, и едва заметный румянец появился у девушки на щеках. Он понял, что положение становится отчаянным, а значит, требует применения отчаянных мер.

Он поддержал женщин из американской группы, которые уговаривали барона позавтракать с ними перед отъездом на станцию. Савич охотно принял сердечное приглашение. Вино он пить категорически отказался, ссылаясь на своего врача, который запретил ему употреблять спиртное. Фишер на минутку отлучился из помещения и вернулся с черной бутылкой, которая участвовала в сцене в Бадене.

– Барон уже выразил свое одобрение этому самому благородному из американских напитков, – заметил он, – и знает, что его употребление полезно в медицинских целях.

Говоря это, он вылил остатки виски из бутылки в стакан, который и предложил русскому барону.

Савич заколебался. Предыдущее употребление этого нектара было одновременно и приятным, и рискованным. Однако ему не хотелось выглядеть невоспитанным. Дело решило случайное замечание мисс Уорд.

– Барон, – с улыбкой произнесла она, – вы, конечно же, не откажетесь пожелать нам счастливого пути на американский манер.

Савич осушил стакан, и разговор перешел на другие темы. Тем временем прибыли экипажи. Отъезжающие обменивались последними репликами с провожающими, когда Савич внезапно прижал ладони ко лбу и откинулся на спинку стула. Женщины в тревоге сгрудились вокруг него.

– Все в порядке, – невнятно произнес он, – голова закружилась… Скоро пройдет.

– Нельзя терять время, – вмешался Фишер. – Поезд отправляется через двадцать минут. Вы отправляйтесь, а я позабочусь о нашем друге.

Он торопливо провел барона в свою спальню. Савич упал навзничь на кровать. Повторились те же симптомы, что и в Бадене. Через две минуты он потерял сознание.

Фишер взглянул на часы. В его распоряжении оставалось три минуты. Он повернул ключ в дверном замке и нажал на кнопку вызова прислуги.

Затем, собрав силу воли, чтобы держать себя в руках, он снял с головы барона маскировочный парик и черную ермолку. «Боже, прости, если я совершаю ужасную ошибку! – подумал он. – Но я уверен, что так будет лучше и для нас, и для всего мира». Торопливо, но уверенно он открутил серебряный купол. Перед ним предстал диковинный механизм. Барон застонал. Фишер безжалостно вырвал из черепной коробки хитроумное устройство. У него не было ни времени, ни желания его исследовать. Он схватил газету, поспешно завернул в нее механизм и сунул сверток в свою дорожную сумку. Потом плотно прикрутил к голове барона серебряный купол и снова надел на него ермолку и парик.

Все это он успел сделать до того, как портье ответил на вызов. Когда тот появился, он сказал ему:

– Барон Савич заболел. Но причин для беспокойства нет. Пошлите курьера в отель «Атене» за камердинером барона Огюстом.

Через двадцать секунд Фишер уже сидел в экипаже, стремглав направляющемся к вокзалу Сен-Лазар…

Когда пароход «Перейра» был уже далеко в море, имея в пятистах милях за кормой остров Уэссан и без счета морских саженей под килем, Фишер достал из дорожной сумки сверток в газетной обертке. Зубы у него были стиснуты, губы напряжены. Он отнес сверток к борту судна и выбросил его в Атлантический океан. Сверток оставил на водной глади небольшой круг и исчез из вида. Фишеру показалось, что он услышал дикий крик отчаяния, и он закрыл уши руками, чтобы заглушить его. Над пароходом кружила чайка. Возможно, это кричала она.