Душой наизнанку
вернуться

Мамочева Юлия
Шрифт:

Другу

Скажи мне, коль будут плохи дела: Я, в сделку вступая с дрожью, К тебе полечу, закусив удила, По русскому бездорожью. К тебе понесусь я над рябью полей, Над рыжей, безбрежной рожью… И щёки мои обожжёт суховей, И жарко станет подкожью… Но ты — не жалей меня, нет, не жалей, Не мучь моё сердце ложью!.. Скажи, если душу на абордаж Возьмут флибустьеры печали. Приду, отвоюем — салют, саботаж! И будет всё, как в начале. Их палубы треснут, что лёд по весне, Их трюмы испробуют пролитый ром, Постанывая, паруса поиспустят дух! Как только мы станем спиною к спине, Спасенье пираты найдут за бортом, И трусам не сможется нас пересилить — двух!.. Ты выверни душеньку, как на духу, Излей, не тая ни грамма, Всю горечь солёную, всю чепуху, Которая — дурь и драма. И, за руки взявшись, всему вопреки, На пару с тобой мы сотрём башмаки: Пойдём окаянным полем! И бед забелеют повсюду флажки, Но мы примиренье воспримем в штыки! Мы беды штыками заколем!

Константин Романов — русский поэт и воин царский

Акростих

Княжеский сан, книжную сласть Он смаковал, искрословен и горд… Нить, серебрённая рифмой, сплелась С Вашею Милостью, русский Милорд! Тени столетий подвластны перу, Акты за актами сотканы в вязь… Нервами вверены Вы серебру, Тайноимённый князь! Имя КоРоткое в КоРне словес, Ноты КиРасного сКРежета в нём… Русско-турецкая звёздная взвесь… О, Ваша Светлость, подспудная спесь Моря, что — ходуном!.. Аристократ! Темнота арестантская Не обошла Ваш дом. Ох, растащили семью по инстанциям Варвары вороньём!.. Ризы издревние взгрызла коррозия: Углены образа… Солью сочились часы передгрозия, Слёзной была гроза! Княже! Вы гибель державную видели — Из неземных земель. Йодово-красный по русской обители Плыл голодранский хмель… Очи бессильно глядели с портрета; Это юдоль роковая Поэта — Только взирать на тлен. Изверги совесть по миру пустили, Выжгли орлиные крылья России, Осень, вставай с колен!.. Искры истории истовы в силе: Нам ли сдаваться в плен?! Целого века почивший свидетель, Аристократ — Вы в сраженье лихом Ране снискали почтенье столетий, Славу снискали точёным стихом. Кроя величием сумрак пророчества, Именем гения, Ваше Высочество, Йорик осмеянный мчится верхом.

Второй сонет к Михайловскому саду

Ну, здравствуй, Сад! Мой тихий, теплый кров: Накровный Спас, прихрамные хоромы, Прохладный шорох бархатной истомы За бахромой древесных вееров… Здесь всякий ливень волнами лилов, А липам — тайны детские знакомы; Сюда, под сень, влекут меня фантомы Сердечностью минувших вечеров… Михайловский! Извечный мой ковчег Иль вотчина, что вычурностью в очи, — Под шторой изнутри червонных век Нашли воспоминания ночлег, С зарёй не растеряв щемящей мочи… В них тонет март. В них тает жухлый снег…

Розы на снегу

Ко мне пришла любовь, Рождая трепет, слёзы, И бархатные розы Рисует на снегу. Ю. М., из книги «Отпечатки затёртых литер»

Посвящается всем тем, кто за год съёмок программы «Умницы и Умники» расцвёл розами дружбы на моём снегу.

Этот год взрывался и резал, тащил и рвал И зачем-то засмерчивал водоворот-судьбу. Карнавал — каждой сброшенной маскою завывал; Ворожа безнадёжьем, вздымался под кожей вал: «Вылетай!» — шелестел. И закручивался в трубу. Год предсказанных трудностей, год несказанных чуд, Из которых чудеснейшим стала Игра времён… Мы боролись — мы вместе стояли плечом к плечу, Коронованы дружбой, что много ценней корон. Мы светлели, смеялись — солнцем скрепив союз, Эхом вечности падал взволнованно сердца бой… Наша битва была — за святое «не оступлюсь»; За апрельское небо, за пьяный победный вкус — Вкус бесценного права ужиться с самим собой. Будут новые годы вихрем лететь в туман, Будут вспыхивать, переплавляясь в давно отгоревший гул. Я люблю вас, друзья, — этим сказочным миром, что мне безвозвратно дан, — Как любила бы розы, расцветшие на снегу.

Автобус

Этот автобус ползёт, Как недобитый гад, Как по желудку — кипящий пот Сказанного наугад; Словно мозглящая дрожь, Словно мандражный зуд; Через гудливый дождь — Словно бы старая вошь На передбожный суд; Словно острожный срок — Сжатой вечности вдоль — По колеям дорог, Вдоволь залитых водой, Тянет автобус вброд… Милый, взрезай волну: Дом тебя где-то ждёт — В радужно-тёплом плену! Ждёт беспечальный приют, Кров на краю дождей. Добрые руки ждут — Руки добрых людей, Чтобы под взвои зим Гладить тебя по глазам… В губы стальные прольётся бензин — На душу, как бальзам! …Катит автобус быстрей, Морось хватая ртом: Там, за февральскою гранью дождей Ждёт его тихий дом. Вспарывает волну; В сери, гляди, воспарит! Рвётся из хмари махровой — в весну, Как из Москвы — на Крит. …Я выхожу на кольце; Я окольцован тьмой. Сорок сереют следов на лице — Сорок шагов домой. Серый включу я свет, Серую дверь затворю. Сумрачно-не-согрет Серый чай заварю. Будет мой вечер пьян: Гёте залью кипятком. Там, где по духу — туман, Там, где по факту — дом. Словно и встарь, и впредь — Лягу в свою постель. Будет мне тело греть Гётевски-чайный хмель. Будет в рассветную сивую рань Сниться моим глазам Мнимого неба багрянь, Мнимой зари бальзам. Будет за серым окном Серая быль гудеть. Сонный автобус покинет дом, Чтобы вернуться впредь.

Гром

Ветрено тает в журчащий гам окаменелая тишь. Утро читает Москву по губам — рёбрам угрюмых крыш. Урбанистично-дырявый рассвет: поры огнём кровят! Помнишь другой ли ты город-секрет? Бредящий полис куртаг и карет — полустолицу-сад? Город, мне гордо глядевший вослед, город, который свят… Город царей? То был царь городов! Осеребрённый плеском подков. В грозный гранит Сердцем вгранён, Всеми рогами корон!.. Помнишь, рассвет, Вкус его крыш? Града, над коим давно не кадишь? Город взывает ко мне — Но в ответ Мной ты над ним не горишь. Нежат Московью — твои уста, Греет — апрелевый ворс. Город, что мною оставлен — устал, Мной не целуем — замёрз… Ветры как воры там: ратью во храм — Граблями грабят гать! Волны — по доброй традиции драм — Лупят мой град по гранитным щекам, Чтобы не смел роптать. Алый мучитель, поведай сам: Долго ль ему страдать?.. Долго ли хмарью — Холопьей халвой — Сытить царя ты горазд? Долго ль, Петровский оставив покой, Бронзою будешь цвести над Москвой, Окровавлённо-вихраст? Небо столицыно скопом зеркал Смотрит в лицо насквозь. Ты, океан, издевательски ал, Только темнеть от волнения стал, Словно незваный гость! Тучи текуче чернилью плывут, Кривью по небу — вкось! Грудью гранитной с небесных груд — Воронно-чёрных, червящих груд — Грудью из туч Встаёт самосуд: То Петербурга злость! Мой Петербург поднимает меч: Гром-чародей! Вращай! В палубе мглы разверзается течь, Хлещет из ранушки бранная речь, Ливнем — взбурлённый чай!.. Космосом хлещет из порванных врат, Дробью — столице в грудь… Гневом царёвым, гневом Петра… Rex не silentium! Ave, мой град! Ave, небесная ртуть!.. Властно Петрополис манит назад: «Странник, окончен путь!» Гром чародеит, Морозовый зной Кружит бурлящею бронзовой хной; Жерлом вдыхает, чай!.. Ждёт меня город — объятьем-Невой. Милый рассвет! Полетели со мной! Друг, до поры — полетели домой! Сердце, Москва, — прощай!..

Сквозь века

Остановиться? А сами где взяли бы силы вы? Остепениться? О, соло — иная степь! Я хочу выплясать словом все эти символы: Весь этот космос растёт из моих костей! Осатанеть? Слишком много света и Бога, Бога и света; последний по сути — Бог. Только б успеть! Мне бы только испить из рога!.. Не испугать просыпающийся песок!.. Снятся песку полосатые всплески странствий, Солнце, что плавило сахар его Сахар… Сыпься, песоче, — но спи, но не просыпайся!.. Тихо — расконденсируйся в стихо — пар!.. Пар воспарит, во вселенский вгрызётся хаос; В русле столетий кости станут песком. Хэй, поколенье-постскриптум: я здесь! Я каюсь, Волны времён рассекая к тебе — босиком!..

Певец

Скандинавская баллада

Воздымалась грудь корабля-дракона, Вороной буран хрипотливо ржал. Белый скальд с бородой как дубовая крона Побережною песней нас в путь провожал. И бурлило зелье, глотая небо, И гудящий сумрак пучину тряс, И бездвижный старец, казалось, немо, Осиянный звуком, глядел на нас. Ворожил — и взлетали крылами вёсла, Чугунел корабельный чешуйчатый борт… И мы верили в то, что вернёмся в Осло, И мы знали, что битвой прославим фьорд. Дом остался вдали, за солёной долиной, За простором, который стирает следы; Лица стали у нас — обожжённою глиной, И оплавило марево наши щиты… Иссыхали гортани от южной сини; С каждым выдохом — силу сосала соль… Погибал дракон — посередь пустыни, А напившись вдоволь, свистел бы вдоль! Взборонил бы ей водяное брюхо, Искровил бы кривую, тяжёлую муть… Если б Севера только — живого духа — Паруса, как жабры, смогли хлебнуть! А кругом — врагом наплывает гибель: Льёт на палубу солнце свой жёлтый жир; Судно чёрных людей, повелитель рыбий, Косоглазою смертью спешит на пир!.. Храбрецами заморский корабль полнится, Чужеземною тучей летит супостат… Сыто скалятся недругов смуглые лица, Полумесяцы сабель блестят! Мы жевали жадно горячий воздух, Нас в солёном масле тушила сушь… А с родимого брега, сулящего роздых, Вся Норвегия скальдом вздымала посох: Это старец молился за славу душ. Белой птицей скакал — босиком по скалам; Завывая, к суровым взывал богам… Мы горели, но верили — дело за малым: Возвратиться во славе к своим берегам! С горизонта, как с наковальни ада, К полю брани — тени грозою шли… Трёхголовою ведьмой неслась громада — Это смерть с мавританской летела земли!.. Вслед за братом, что пеклу по роду угоден, Вслед за первой ордою — тройная рать! Мы хрипели хором: «Храни нас, Один!» Лишь отваги молили дать… Мы хрипели певучим туманом Норда И сжимали эфесы стальным кулаком… И казалось — мощью родного фьорда Собирался над шлемами гром. Мы алкали ратной победы гордо — Иль конца, но в геройстве своём. Только гуще жара; и огнями агоньи Мельтешат моряки на чужом корабле. Наши вёсла — усталые крылья драконьи — Измождённо повисли в зелёной смоле. Эта липкая вязь паруса лизала, Но холодной мощью резвился взор. Нас тянуло в бой: нас ждала Вальгалла, Нас напитывал мощью Тор!.. Песня тихая старца сквозь мили звучала Громогласно, как странный хор… Недруг ближе и ближе, громаднее, строже: Всё безумней дудит, что неведомый зверь… И кривятся на вражеских палубах рожи — Ох, напрасно! Не знают варяги дрожи, Мы сражаемся до обескровленной кожи И уходим в морскую серь!.. Был суровым бой, словно серый север, Словно самый варяжский род. Кровенел белоснежной пены клевер На лазури морских широт. Мы не смели чуять ни ног, ни боли, Как не чуяли б их праотцы; И один за одним в чужеводной соли Находили приют бойцы. Но орда чернолицая нас не пугала, Мы рубились — и всё горячей!.. И, казалось, уже улыбалась Вальгалла Нам приветственным звоном мечей… И хрустели мачты, корма хрустела, С четырёх неприятель сторон ликовал… Бушевал он, кромсая драконье тело; Бился моря кровавый шквал! С четырёх сторон вражья грудь дудела, Точно дьявольский двор пировал!.. Тут безмолвный драккар заревел драконом, На дыбы поднялся, скрипя кормой… Мы схватились за мачты, и в страхе зелёном Враг застыл побледневшей тьмой. Паруса надулись внезапной бурей, Запестрили молнии страстью фурий!.. А дракон неистово бил крылами, Обезумев, рычал и пучину рыл; И разило врага ледяное пламя, Смертоносный огонь разил!.. Вся Норвегия щедро свистела ветрами И дышала в жабры ветрил!