Душой наизнанку
вернуться

Мамочева Юлия
Шрифт:

…

Мы под звёздами плыли по слёзной смоли, Да с победой — к священным норвежским лесам… В край, где белые скальды бросаются в море, Отдавая жизнь — парусам.

Lepidoptera [1]

I. Chrysalis
Балкон, как кокон, заковал — Меня в себе замуровал. Дрожит решетка, рвётся прочь: За нею — ночь. И ночь хохочет сквозь неё, Кусает сердце ночь моё; Сосёт душонку злое вне — Гудит во мне!.. А под ногами — океан, В картонный пол грохочет, пьян, Штормит в картинный мой шатёр Решёток-штор. Трещи, шатёр! Ломайся, гроб! Рассыпься, темень, вязью троп! Из всех дорог — лучись одна, То путь от пут — до дна, до дна!.. Греми, Вальпургиева ночь! Реви, пурги волшебной дочь! Гарпуном в бездну тянет мать — Я улетаю… Колдовать!

1

Бабочка (лат.).

II. Holometabola
танцуй танцуй с берёзами чьи волосы касаются балкона танцуй как шелест розовый стрекозами рассветного лона танцуй взлетай, безумная! бессмертная=беззимная — к венцу под взор Везувия на вечный сон вези меня: вези меня в завесу — вёснами: неси ненастьями востока синего; виски мои зайдутся воздухом; пойду за пастырем расстанусь с именем. вези на зов Везувия — чтоб каплей канула в седые выси я; вблизи гора — беззубая и безвулканная и славно Лысая!..

Блаженный

Я о горе не ведал ни духом, ни сном, И любить я умел в миллион киловатт… Мой намоленный дом измалёван огнём — Я ли в этом, скажи, виноват? Отвернулась любовь, упрекая навзрыд, Отвернулись друзья, бормоча наугад; Нынче дом пепелится — но сердце горит! Я ли в этом, скажи, виноват? А на долгой, на подлой, патлатой войне Душу в родину выдохнул срубленный брат… Соль-отчаянье рученьки тянет ко мне — Сударь-горе негорд и рогат!.. Я растлен и разбит, как разгромленный град… Но всю муку бы выстрадал, каждый снаряд Ел бы грудью — как манну… Когда б листопад Взвыл надгробными трубами выжженных хат: «Виноват. Виноват… Виноват!» Только немо ты, небо, в ответ на мольбы; Сжаты зубы у каждой сожжённой избы… Рвал я волосы с корнем, как рвёт древеса Из рыдающей почвы фашист-ураган; Комья пепла на голову снегом бросал, Пепел соли — в овраги ран!.. Словно бес, небесину хулою кромсал, Исплясались по сини-то розги угроз… «Боже! Отче! За что Ты меня покарал?» — Горло драл, словно гром, вопрос. Ты безмолвствовал, Господи… Молча глядел На бессилья слепого последний предел. И тогда, сатанея в бесплотной мольбе, Я греховным сменил гореборческий вой. Боже, Отче!.. Душа усомнилась в Тебе, Словно был я забыт Тобой! Я уже не грозил — но в грязи низлежал, Не хулил лиходеем — но в хиль холодел… Мне безверье — межрёберно вбитый кинжал — По щекам раскрошило мел… И бледнел я, как пепел, как время войны; Пепелиться устав, оплывал пустотой; Становилася кожа — корой белизны, Полубездновой берестой. Я уже не ругал странноглазую высь, Но шипел, багровелые губы губя… Умоляюще ветры стонали: «Молись!..» Я шептал: «Нет Тебя! Нет Тебя…» Нет Тебя — так я думал, ломаясь навзрыд. Ты же — был, Ты же — выл всею плотью равнин… Ты нищал, в исстрадавшую Родину врыт, Серебрился — да инеем детских седин… Небо клеткой грудною трещало от мин, Билось в нём оглушённое солнце-птенец; Я заглядывал в очи лазурных равнин: В них я видел Тебя, Отец!.. На плечо положил ты мне отчую длань; Я из грязи воспрянул, из навзнича — в бой; За страну — за сожжённые избы — с лихвой, По счетам — по щитам, что вражили гурьбой, Отдавал супостатушке дань!.. Ты бессловствовал, Отче. Сжимал горячо Бурей битвы моё плечо. Ты взирал на меня многоглазьем полей, Резал разум осколками страхов разбитых, Ты ковал мою волю в небесных скитах, Становилась она поминутно сильней!.. Силу в горло вдували Урал и Тибет; Волга, Нил да Евфрат по крови прорастали… Ох, не смертна погибель под пение стали! Ох, не больно стоять за небесные дали! Ох, не страшно идти к Тебе!..

ПитеРай

Ртутной водицы прыть; Муть мне мила, что мать. Питер — от слова «пить»: Стынь из горла хлебать. Ею наполнишь грудь — Бодро рёбра трещат! Питер — от слова «путь»: Я не могу — назад. Рёбра — трещат, поют… Питер — от слова «петь»: Тенор — весенний пруд, Меццо — рассветная медь. Соло — дворцовая соль, Хор — многолицый храм… В городе бродит бемоль Сквозь вековой бедлам. Ловится в сети садов, Плачет ручьями нот, Струями обертонов По мостовым плывёт. Верный, как гибель дня, Юный, как сэр росы. С Питером мы родня… Северной полосы. С Питером мы — семья, Неразложимый микс… Он по нутру скамья, Я — подсудимый Икс. Я, что подсела на драйв, Я, что с огнём сошлась… Город! Ты слишком рай, Пресно-прелестная сласть. Западно-праздная сеть, Невский паучно-сер. Питер — от слова «петь»; Голос мой, жалко, — сел. Волость моя — на краю, В очи Сатурн кадит… Питер тоскует по Ю — Той, что была впереди. Милый, тебе ли к богам? Ты ль — в хоровод планет? Город, храни бедлам! Пой, но не будь отпет. Я у границы стою, С пеной блажу у рта. Но не бывать в раю: Заперты ворота.

За неделю до совершеннолетия!

Неделя детства делится на доли — На семь дверей; конечная — сим-сим… И я не знаю, что придёт за сим, Но верю: голос мой неугасим, Пока не отпоёт прощальной роли. В финальных нотах больно много соли: Их не люблю. Роднее — рокот сил. Роднее — ветер, что меня крестил, Бродящую в судьбинно-странном поле. Пусть этот гром прольётся на поля В словах — когда раскланиваться буду Далёко за последней из дверей: За гранью детства — той, что жизни груду Однажды рвёт на «до» и «опосля». Неделя детства!.. Семь весенних дней — В их сменной смерти рассмеётся чудо, На два безбрежья путь один деля. 12.05.2012

Допекли

Планета! Что с населеньем твоим творится? Граждане населившие — что творят? Вымерли принцы, царицы, породистые патриции, Всюду — болото, балетно-изысканный блат. Вымерли госпитальеры и крестоносцы; Римляне, викинги — выпали в тартарары. Время и мне надавало по переносице: Выйди, мол, только не в люди, а из игры. Блат этот грязен, грозен, как миномёт, По-идиотски идеен, как «Майн кампф». Полые люди выплыли из болот. Дружбой сплетаются, пряча кинжал в рукав. Вроде бы любят, щедро блюют добром, Пылью — дедовской доблестью — кроют срам. Полые полулюди лезут на трон, Честь обречённая мыкается по углам. Шар голубой замигренен, багрово болен, Зубы пожаров землю грызут в золу. Дети кидают зиги, понты и школу, Шик исшокировал, заворожил шкалу. Детям везёт: их везут, коли папа платит; Едут к вершине сидящие на рубле… Ростом (карьерным) гипотенузу катет Перегоняет. Больно родной земле! Прошлое люди хоронят — к чему хранить? Для охраненья нужна непростая прыть!.. Праздник Великой Победы в году однократен: Сели, поздравились, далее принято — пить. Вытаращились в экраны часочков на пять: Вроде бы граждане, типа душой на Параде… Знаешь, Планета: леди выходят на паперть. В люди выходят — бл… …атные такие дяди.

Друг

Поэма

I
Друг мой — бледен и худ; музыкант, заклинатель нот. У него сапоги за цент и в делах — цейтнот. Он работает грузчиком, может заснуть — с трудом. А по пьяни шумит, как советский аэродром. Трудодни на износ, так что к вечеру — пар из глаз. Человек-передоз, человек — «проживу-на-раз». Денно пашет по-вольи, а волю возвыл, как волк. Он в той самой юдоли, когда невозможно — в долг. Точно в круге порочном — батрачит, идёт в кабак, Возвращается к ночи и кормит ничьих собак. Дома холод такой, точно в алкозагуле ТЭЦ; Одинок ты, родной: далеко инвалид-отец. Пацану двадцать два, но себя он всего изжил. На плечах голова — шею, кажется, заложил. Музыкальные пальцы отвыкли держать смычок. Ну чего, дурачок? Впрок пожить-то, поди, не смог? Стыд грызёт позвоночник, как свежую плоть — рачок. От судьбы — незачёт.
II
Друг мой беден и тих, по карманам — дуэт банкнот. Друг по-сельски простой или собранный, как синод. Эх, рутина без дна! А бутылка пьянит пургой. …Он зайдёт иногда — мы болтаем часок-другой. Он зайдет ненадолго — уходит почти в рассвет. Вспоминаем мы город, где наши семнадцать лет, Где друзья — не на миг, где небеснее синева. Где был юным старик, тот, которому двадцать два. Мы дружили на жизнь, неразлучны, что две руки. Все облазали яблони, улицы, тупики. Я бывал у товарища: помню, как встарь, диван, Где в закатной теплыни из храма подживших ран Открывал нам отец его — свой боевой Афган.