Кривошеин отметил также, что кочевничество, как весьма неэффективная форма хозяйствования, сходит на нет. Этот процесс начался давно и получил ускорение после прихода в край русских, пресекавших междоусобицы и разбойные нападения на мирных жителей. За 30 лет до поездки Кривошеина фон Кауфман писал в своем «Отчете»: «Число скотоводческих хозяйств все больше сокращается, и кочевка все более получает характер аристократического промысла, доступного лишь для меньшей сравнительно доли киргизского населения, причем масса, большинство киргиз, по нужде обращается к земледелию» [428] .

В правоте наблюдения К.П. Кауфмана Кривошеин убедился на месте и на своем опыте: «В Кокандском уезде 96–98 % мнимых кочевников имеют запашки, причем площадь посевов на каждый двор у них больше, чем у соседей, числящихся оседлыми. В одной Сырдарьинской области за год заявлено 12 тыс. хозяйств об оседлости. Весь Чимкентский уезд обратился ко мне через уполномоченного при моем проезде с просьбой об оседлом устройстве. В горных скотоводческих районах остались и настоящие кочевники. По предварительным подсчетам, будущий земельный запас в районах кочевого населения может быть весьма значительным: в обследованных уже уездах – 7 млн десятин, а по краю, примерно, – до 26 млн десятин» [429] .

Здесь есть смысл подробнее разобраться в сообщении А.В. Кривошеина о том, что кочевники массами просились в крестьянское (оседлое) сословие. Кочевье, как и всякое человеческое сообщество, не избежало социального расслоения. Так, например, в среде кочевников-киргизов существовала группа манапов – богатых скотоводов, они же бывали главами кочевых родов. Район кочевья принадлежал всей общине, однако манапы – владельцы больших стад пользовались большими территориями для выгона скота, нежели менее состоятельные общинники. Русские привнесли в край не только умиротворение, но и новые правила землепользования, в том числе возможность индивидуального хозяйствования, что оказалось привлекательным для небогатых скотоводов. «Оседали на землю, – пишет занимавшийся этой проблемой русский специалист, – прежде всего малоимущие роды казахов. Плохие годы, годы холодные, с бескормицей толкали к оседлости. Оседлые захватывали пастбища» [430] . То есть распахивали землю, устраивали сенокосы. Манапам это не нравилось, манапы возмущались, манапы расправлялись с дерзкими родичами. «Будучи в Лепсинском уезде, – свидетельствует русский чиновник, – мне пришлось быть очевидцем дикой расправы богатых киргизов с киргизскими бедняками. Последние просили перечислить их на крестьянское положение в качестве оседлых. За эту просьбу бедняки подверглись беспощадному избиению кочевниками, не сочувствовавшими переходу своих одноплеменников к оседлой жизни» [431] . Переход в категорию оседлого населения давал возможность получить фиксированный земельный надел, а для тех, кто предпочитал кочевничество, это было невыгодно – сокращались их кочевья, российские власти обнаруживали излишки кочевого пространства. «Под прикрытием идеи принадлежности отведенных под кочевание киргизов (да и казахов. – Е. Г.) государственных земель всему киргизскому народу фактическими распорядителями этих земель явились в каждой общине наиболее состоятельные лица, которые, не неся никаких особых государственных повинностей и налогов, раскладываемых по кибиткам (т. е. посемейно), сосредоточили в своих руках все выгоды пользования общинной землей. В иных случаях они развили весьма обширные скотоводческие хозяйства, в других – большие запашки, во многих случаях присвоили себе и в свою пользу право сдачи в аренду общинных земель русским поселенцам и, наконец, на почве чисто экономического влияния подчинили себе прочее население, захватив в свои руки и народный суд, и управление. Не в их интересах обеспечение наделами оседлого трудового населения, которое находится в полной от них зависимости, близкой к крепостному состоянию» [432] .

Как уже говорилось, резон бороться за свое кочевое будущее у богатых скотоводов определенно был. Так, например, в Семиреченской области, где кочевники в большом числе переходили в оседлое состояние, при землеустройстве в 1910 г. 475 783 десятин, которые раньше числились как кочевья, было взято в государственный фонд 248 380 десятин, то есть более 30 процентов [433] . Так учитывались излишки и появились земли пригодные для переселенчества.

В условиях разложения кочевого быта и неминуемого сокращения кочевых территорий государство тем не менее пошло на то, чтобы выкупать земельные излишки у скотоводов, многие из которых уже были мнимыми кочевниками. «Для устройства каждого русского поселка заключалось особое соглашение с кочевниками об уступке ими потребной земли, – обыкновенно за денежное вознаграждение… Или, выражаясь другими словами, государственные, т. е. казенные, земли приобретались той же казною у лиц, не имевших права их отчуждать, и поступали в качестве вновь государственных русским поселенцам. Полное отсутствие логики, но действительно выход единственный» [434] . Такое это было «ограбление беззащитных туземцев». Кстати, в распоряжении кочевников оставался огромный земельный массив – 130 455 285 десятин [435] .

В 60—80-х гг. центральная власть не поощряла переселение русских крестьян в Туркестан, хотя краевая администрация относилась к переселенцам вполне лояльно, как могла устраивала их на земле. Надо учитывать, что очень долго шло изучение и межевание земель, годных для сельскохозяйственного освоения. В эти годы переселенческий поток был небольшим. В то же время у К.П. фон Кауфмана был вполне определенный план расселения переселенцев из России: помещать переселенцев предполагалось по двум линиям – от Оренбурга до Ташкента и от Ташкента через город Верный (Алма-Ата) до Семипалатинска. Генерал-губернатор прежде всего был озабочен безопасностью транспортных путей, связывавших Россию с Туркестаном. Позднее было признано, что вторая линия удобнее для заселения, так как земли этой линии были более плодородными. Была и другая долговременная задача, которую можно было решить, в том числе переселением русских крестьян. Военный губернатор Семиреченской области генерал Г.А. Колпаковский писал: «Увеличение русских поселений будет содействовать обрусению края и постепенному слитию его с коренными русскими губерниями. Постоянное соприкосновение с русскими поселениями и выгодами цивилизованной жизни, без сомнения, приведут со временем к переходу и киргизов к оседлой жизни. Заселение Семиреченской области облегчит и колонизацию Сырдарьинской, отдаленной от остальных частей России обширными пустынями и приобретающей по заселении Семиреченской области удобный через эту последнюю путь для переселенцев» [436] . Это был вполне колонизационный план, и русский генерал (не будем лукавить) мечтал вовсе не о создании независимых среднеазиатских государств.

Военные власти края в первую очередь беспокоились о судьбе своих ветеранов, то есть об унтер-офицерах и солдатах, вышедших в запас, – предполагалось прежде всего их обустраивать на Туркестанской земле. Именно для них создавались новые переселенческие поселки. Но вот наступил 1891 г. В Центральной России и Малороссии случился великий голод из-за великого неурожая, и тогда отчаявшиеся люди стали бросать насиженные места и отправились за Урал, спасаясь от голодной гибели.

Администрация края предполагала, что будет принимать и устраивать на казенных землях достаточно состоятельных, трудолюбивых крестьян, которые хотели бы получить больший, нежели они имели дома, надел, и таким образом производить еще больше сельскохозяйственной продукции. Голод, однако, выталкивал на поиски лучшей доли наименее защищенных от недорода, то есть малоземельных и малоимущих. «Поселенцы, имевшие на родине 10 и более десятин, составляют среди общей массы переселенцев всего 18,1 %, главную массу составляют переселенцы, имевшие менее 10 десятин посева. Больше половины приходится на группу имевших 2–5 десятин, т. е. на ту группу, которая приближается к группе бедняцкой. Явные бедняки составляют 23,3 %» [437] .

И хотя железных дорог в крае еще не было, несчастные люди со своим скарбом, на рабочих клячах добирались до неизвестной земли, о которой ходили заманчивые слухи. Это были самовольцы, которых правительство требовало не пускать в Туркестан и возвращать назад. Законами 1889 и 1891 гг. Семиреченская область была закрыта для переселения, в 1895 г. крестьянская колонизация была вообще приостановлена «до землеустройства туземцев». Власти края были в состоянии близком к панике: устроить самовольцев они действительно не могли, не могли они и вернуть их назад – не было такой возможности, да и как было гнать голодных, истощенных, обездоленных людей. В 1892 г., несмотря на различные запреты, самовольно переселились в Туркестанский край 1792 семьи [438] .

Самовольцы устраивались по-разному. Чаще занимали земли, которые им казались бесхозными, однако затем выяснялось, что это земли кочевников. Либо арендовали по частным распискам земли у тех же кочевников, у биев и манапов, которые, как уже говорилось, также самовольно распоряжались общинными угодьями. В конечном итоге официальным властям приходилось заниматься землеустройством самовольных переселенцев. «За уступку 6300 десятин, – пишет В. Вощинин, – уже (самовольно) занятых переселенцами, киргизам казною было заплачено 136 тыс. рублей, зачисленных за переселенцами в качестве беспроцентного долга – ссуды на домообразование» [439] .