4. Следует стремиться к развитию торговых сношений с населением, обитающим между Амударьей и Каспийским морем, и использовать для этой цели влияние русского правительства в Бухаре и Хиве.

Протокол совещания, подписанный Гирсом, Бунге, Обручевым и Зиновьевым, был представлен Александру III и не встретил с его стороны возражений.

Характерна также «Записка о политическом и экономическом положении Бухарского ханства» [314] , составленная в конце XIX в. российским политическим агентом в Бухаре П.М. Лесса-ром. Констатируя, что основное содержание политики России в отношении ханства заключается в «полном невмешательстве» в его внутренние дела, Лессар отмечал: «Мы заботимся исключительно об обеспечении стратегических задач на случай усложнения в Средней Азии; эмир же и его сановники делают с народом что им угодно. Таким образом, не затрачивая никаких средств или трудов, мы получаем от Бухары все, что нам нужно…»

Подобная система, по мнению политического агента, с одной стороны выгодна, но с другой – она оборачивается «тяжелым положением народа и общим неудовольствием, вызываемым невыносимыми поборами сборщиков податей, гаремными излишествами эмира, обременительностью военной службы, подкупностью казиев, одним словом, общим крайне неудовлетворительным управлением ханством».

Все это, писал Лессар, серьезно отражается на престиже русской власти, поддерживающей эмира, возлагая на русское правительство «нравственную ответственность» за все беззакония и безобразия, творящиеся в Бухаре.

С другой стороны, Лессар предупреждал, что «невозможно допустить разорение бухарского народа», поскольку в таком случае «Бухара как рынок потеряет значение в случае обеднения населения. Необходимо помнить, – отмечал Лессар, – что если эмиру легко в несколько лет разорить свой народ, то России впоследствии придется принести серьезные жертвы, чтобы восстановить его благосостояние до такой степени, чтобы платежные силы сделали возможным безубыточное управление страной» [315] .

Казалось бы, и с политической и с экономической стороны целесообразно было ликвидировать эти пережившие себя и все же продолжавшие существовать феодальные деспотии – Бухару и Хиву. Но эта мера продолжала вызывать серьезные опасения. Так, тот же Лессар высказал мысль, что присоединение Бухарского ханства к России неизбежно заставит создать «сложный и дорогостоящий административный и судебный механизм и ляжет тяжелым бременем на Государственное казначейство».

Вместе с тем такой шаг порождал опасения и с внешнеполитической стороны, поскольку мог вызвать протесты со стороны Англии и толкнуть ее, по мнению Лессара, в объятия «среднеевропейских держав», то есть Тройственного союза (Германия, Австро-Венгрия, Италия).

Подобное же нежелательное впечатление могла произвести полная аннексия полузависимых Бухарского и Хивинского ханств на зарубежном Востоке – в Индии, Афганистане, Персии, что могло бы умалить в этих странах престиж России.

Резюмируя все эти отрицательные моменты, Лессар приходил к твердому выводу, что присоединение Бухары не только не укрепило бы положение в Средней Азии, но оказало бы «прямо противоположное действие».

Это положение подкреплялось чрезвычайно выразительным доводом: «Для нашего положения в Туркестане весьма выгодно существование независимых ханств, как Бухара и Хива; что бы ни делалось для улучшения их управления, всегда население их будет в худшем положении, нежели в Туркестане: всегда они будут желать подчинения России и туземцы наших владений будут ценить преимущества русского подданства. С прекращением независимости ханств исчезнет единица сравнения, и это неблагоприятно отразится на успешности примирения туземных рас с нашим господством» [316] .

Схожие мысли высказывали и другие авторы, пишущие о среднеазиатских делах.

В Петербурге, таким образом, руководствовались тремя мотивами, которые препятствовали включению Бухарской и Хивинской территорий в составе Российской империи. Это – нежелательность внешнеполитических осложнений (в основном с Англией), боязнь увеличения расходов «на управление» и последний по счету, но не по значению – желание сохранить «единицу сравнения», которая помогла бы консолидировать Туркестанское генерал-губернаторство.

Рескрипт Государя на имя первого генерал-губернатора Туркестана К.П. фон Кауфмана давал ему полномочия «к решению всех политических, пограничных и торговых дел; к отправлению в сопредельные страны доверенных лиц для ведения переговоров и подписания трактатов, условий для постановлений» [317] . Начальник края имел право высылать с подведомственной ему территории политически неблагонадежных лиц на срок до пяти лет, а в некоторых случаях предавать их военному суду. Он устанавливал размеры налогов, предоставлял иностранцам российское подданство, распоряжался кредитованием юридических и физических лиц, утверждал смертные приговоры, в том числе вынесенные местным жителям традиционными мусульманскими судами.

Свои весьма обширные полномочия генерал-губернатор осуществлял через исполнительный орган – Канцелярию туркестанского генерал-губернатора, созданную в 1867 г. Штат канцелярии состоял из офицеров и чиновников различных специальностей, которых возглавлял управляющий канцелярией. Канцелярия была связующим звеном с вышестоящими инстанциями и нижними этажами губернской администрации – областями, отделами, районами, уездами, волостями и т. п.

Канцелярия ведала кадровыми вопросами, землеустройством и налогообложением, дорожным строительством и горным делом, связями с среднеазиатскими протекторатами России (Бухара, Хива), а также с сопредельными независимыми государствами. Сотрудники канцелярии рассылали запросы и указания во все концы края, получая в ответ массу отчетов, в том числе статистических. Вся эта информация подлежала обработке и обобщению, что в условиях XIX в. требовало большого времени, больших усилий и немалого умения. Следует также учесть, что в первые годы существования Туркестанского генерал-губернаторства работники канцелярии просто не имели необходимых для работы помещений.