Ответных посланий пришлось ждать долго. Только в феврале 1868 г. пришло письмо из Хивы, да и то не от хана, а от его кушбеги – премьер-министра и министра финансов одновременно, в котором тот поучал Кауфмана, как ему следовало вести себя в отношении Хивы. Хивинцы давали Кауфману понять разницу между ним, всего лишь подданным русского Царя, и ханом – самодержавным владетелем: генерал-губернаторский уровень приравнивался к уровню кушбеги. По той же причине, видимо, не отвечали другие ханы. Что же касается хивинского хана, то стоит добавить, что от роду ему было всего 20 лет и что он отчаянно увлекался соколиной охотой, а отнюдь не государственными делами.

Проведя в Ташкенте неделю, Кауфман выехал в Ходжент, на передовую линию для обозрения пограничной с Бухарой полосы. Там было официально провозглашено о создании Туркестанских генерал-губернаторства и военного округа. Слух об учреждении Туркестанского военного округа, то есть военно-административной единицы, сформированной для организации боевых операций, быстро разнесся окрест и вызвал переполох, прежде всего в ближайшем к Ташкенту Кокандском ханстве: знать бросала свои дома и усадьбы и переселялась в китайские владения. Вовсе не на такой эффект рассчитывал Кауфман, отправляя к Худояру Кокандскому свое послание.

Новый, 1868 год принес первые очень ощутимые военно-политические успехи наместнику обширного Туркестанского края. В январе удалось мирными средствами убедить Худояра заключить российско-кокандский торговый договор на условиях, продиктованных Кауфманом. Русские купцы получили наконец все требуемые привилегии и льготы: как и для мусульман, для русских устанавливались фиксированные пошлины на ввозимые товары в размере 2,5 процента их стоимости; им гарантировалось свободное и безопасное пребывание в ханстве повсеместно, организация в любом населенном пункте своих складов (караван-сараев); Коканд допускал на свою территорию российских торговых агентов. То был первый шаг к установлению торговой монополии российских товаров на кокандских рынках.

Подписав вместе с туркестанским генерал-губернатором торговый договор, кокандский хан этим не удовлетворился и послал в Петербург посольство, чтобы получить от Императора грамоту и тем самым укрепить в глазах подданных свой пошатнувшийся авторитет. Вперед посольства с объяснениями и рекомендациями от Кауфмана полетел на лихих лошадях курьер генерал-губернатора. В результате посланец хана купец Умидов (говоривший неплохо по-русски) получил для хана искомую грамоту, роскошные подарки и бриллиантовую звезду ордена Святого Станислава 1-й степени; сам же посол был пожалован в чин действительного статского советника и награжден орденами Святой Анны и Святого Станислава 2-й степени. Русские власти не нарушали древнюю, заложенную Римом, традицию щедро поощрять сговорчивых туземных властителей.

Бухарский эмир не спешил, однако, стать кавалером русских орденов – он готовил отпор новому наместнику русского Царя. Эмир Музаффар не был столь легкомыслен, как хивинский собрат, сверх меры увлеченный соколиной охотой. Музаффар понимал, что в одиночку, даже обладая численным перевесом, русские батальоны ему не одолеть, а потому он упорно в течение семи месяцев сколачивал антироссийскую коалицию, склоняя к участию в ней Хиву, Афганистан, Коканд, Турцию и даже администрацию Британской Индии. Турция и британская колониальная администрация, ответственные участники международных отношений, сразу отказались, остальные потенциальные члены коалиции отвечали уклончиво, но вели переговоры. Именно поэтому эмир Бухары не торопился и ответил, да и то весьма туманно, только после вторичного письма генерал-губернатора, отправленного в начале марта 1868 г.

Потерпев от русских не одно поражение, эмир Музаффар, надо думать, охотно согласился бы на предложения Кауфмана, но он к этому времени оказался заложником традиционной религиозной нетерпимости и бухарского изоляционизма. Фанатичные муллы, улемы и беки требовали от эмира решительных действий против Российской империи, угрожая заменить его на бухарском троне его собственным старшим сыном, Абдулмаликом. Воспользовавшись отсутствием эмира, находившегося на богомолье, мусульманские вероучители приняли решение объявить русским священную войну газават, а эмира назвали неспособным управлять своим правоверным народом, поскольку в битве под Ирджаром в мае 1866 г. он спровоцировал бегство своего войска после первых же выстрелов русских солдат. Вернувшись в Бухару, эмир был встречен враждебной толпой, осыпавшей его упреками и угрозами. Музаффару ничего не оставалось, как одному, без союзников (Хива, Афганистан и Коканд в последнюю минуту отказались от противоборства с империей), объявить газават.

Дело, впрочем, было не в одном слепом фанатизме, толкавшем бухарцев на авантюру: была и достаточно трезвая оценка соотношения сил. К весне 1868 г. туркестанский генерал-губернатор имел в своем распоряжении в Сырдарьинской области чуть больше 8 тысяч солдат и офицеров – недостача в войсках по штатам составляла более 3 тысяч человек; еще большая недостача была в казачьих сотнях – около 4,5 тысячи офицеров и нижних чинов. Таким образом, недоставало почти трех батальонов пехоты, одного артиллерийского дивизиона и семи казачьих сотен, или трети боевых сил области. Солдаты и офицеры постоянно болели разнообразными местными болезнями. В течение восьми месяцев, с августа 1867 г. по апрель 1868 г., в лазареты поступили 12 тысяч больных, из них скончались 820 человек, то есть почти целый батальон. Вблизи бухарской границы в Яны-Кургане и Джизаке из двух батальонов, там стоявших, едва можно было собрать к весне 1868 г. роту здоровых бойцов. На передовой пограничной линии лечить больных было некому и нечем: доктора заболели, и их отправили в Ташкент. Не было хины – лекарства против самого распространенного заболевания, малярии. Единственный оставшийся на ногах фельдшер лечил всех подряд полынью.

Бухарские лазутчики, без труда собиравшие данные о состоянии здоровья Царского войска, доносили в Бухару, что «русские вымирают, их осталось очень и очень мало, отчего ярым-падшо решил бежать в Петербург» [184] . Действительно, на 9 апреля 1868 г. был назначен отъезд Кауфмана в Петербург. Многое знали бухарские агенты, однако, будь профессионалами, они могли бы сообщить своему владыке еще более важные сведения о боеготовности русских войск. Так, около тысячи солдат строевой службы были отвлечены на обслуживание лечебных и хозяйственных учреждений, а также для поддержания в надлежащем состоянии почтовых станций. Кроме того, более 400 нижних чинов временно были назначены денщиками к тем многочисленным офицерам и чиновникам, которые прибыли в Туркестанский край вместе с новым генерал-губернатором, не имея собственной прислуги (такое это было время, когда любое «благородие» – военное или статское – имело право получить слугу). Исключительно важными разведывательными наблюдениями могли бы стать и такие: войска сами строили для себя казармы, а потому на строевые и стрелковые занятия у них не оставалось времени [185] . Однако и без этих тонкостей эмиру хватало обнадеживавших данных, из которых можно было сделать вывод, что русские едва ли были готовы к серьезным боевым операциям.