Я пополз туда, постепенно выбираясь из воронки по боковой стенке. Ветер сбивал с ветвей острые льдинки, и они хлестали по лицу.

Чуть выше по склону ветер немного размел снег, обнажив едва заметную тропку. Руки мои нащупали это слабое углубление, прежде чем я разглядел его. Тропа пересекала желоб и исчезала рядом с деревом, под которым то таяло в тумане, то вновь появлялось крыло самолета. Оно стояло под углом к земле, упираясь в снег. Вот и укрытие…

Я подумал о коврике, который когда-то покрывал пол салона. Кажется, я видел его в куче покореженного металла, недалеко от Сандры. Он мне пригодится. Может, среди обломков удастся найти ледоруб или хотя бы пару перчаток? Я пополз по своим следам обратно к месту крушения, не думая, что могу упасть. Мне были нужны инструменты.

Среди искореженных обломков не нашлось ничего полезного, кроме коврика. Изувеченные куски металла только порезали бы мне руки, и все равно они были недостаточно прочными, чтобы вонзать их в лед. Я свернул коврик и зажал его под мышкой руки, на которую собирался опираться на обратном спуске.

Тут я услышал стоны Сандры. Она была где-то надо мной – я отсек мысли о ней вместе с другими отвлекающими факторами. Остекленевшие глаза, заиндевевшие ресницы. Я велел ей осторожно, крошечными шажками идти вместе со мной к крылу.

– Нет, – отозвалась она. – Я не могу двигаться.

…в руках обе наши доски для серфа. До меня не сразу дошло, что мы в Мексике.

– Пойдем на «мокруху», – сказал он. – Будет здорово!

Я слегка напрягся: отец упомянул «мокруху», а не волны. Спустившись по ржавым металлическим ступенькам, мы прошли мимо мексиканской парочки в шикарных льняных нарядах. Они прижались к перилам, как будто бы мы были banditos [18] , или прокаженные, или что-то в этом роде.

Когда мы пришли на пляж, легкая зыбь оказалась волнами, и довольно большими.

– А сверху они казались меньше, – заметил я.

– Ты справишься. Вон там на подходе несколько отменных пиковых волн. Видишь?

– А мне надо будет держаться поближе к берегу?

– Нет, черт побери! Если не приближаться к пойнт-брейкам [19] , с таким же успехом можно попросту барахтаться в пене.

Мне пришлось проглотить все дальнейшие возражения: по его глазам было ясно, что мы все равно туда полезем.

Воздух был горячее двухдолларового пистолета [20] , как любил говорить отец, но вода оказалась холодноватой. Я завопил – от соли защипало малиновую ссадину на бедре и царапины на попе, на руках и на ладонях.

– Это только полезно, – сказал отец.

Я стиснул зубы, опустил голову и начал грести. Боль унялась, и, занырнув под парочку волн, я почувствовал себя свежим и бодрым – впервые за последние несколько дней. Отец подталкивал меня к более крупным пенным валам, и морская соль соскребала с моего тела налипшие слои пота.

Заплыв подальше, к пойнт-брейку, я начал дрожать – не столько от прохладной воды, сколько от затаенного страха. Отец растирал мне спину и спокойно рассказывал про волны. Он объяснял, что можно кататься на волнах без всяких усилий и, словно чайка, скользить в паре сантиметров от поверхности воды.

Из-за мыса наплывали массивы волн, их гребни стремительно вздымались. Они были выше меня. Отец сказал, что я справлюсь, что это no problemo [21] . Он развернул мою доску и приказал грести вон к той накатывающей малышке.

Отец подтолкнул меня на волну. Малышка оказалась выше моей головы. Я подобрал под себя ноги и слегка отклонился назад. Нос доски на мгновение погрузился в воду, а затем выровнялся. Я развернул плечо, и доска чутко отреагировала на это движение, взобравшись на стенку волны. Я активно греб отставленной назад ногой, чтобы увеличить скорость.

Отец сказал, что такие волны – отличный вариант, так как они разбиваются целиком, не образуя секций. Хотелось надеяться, что он прав: как я ни пытался двигаться по кругу, все равно оставался на самом сложном участке волны – там, где изгибается стенка и начинает низвергаться гребень. Я продолжал работать ногами, а гребень был все ближе к моей голове. Несколько раз я чудом увернулся – каждый маневр был большой победой. Но потом устали ноги, я перевалил за гребень, спустился по тыльной стороне волны и погреб к берегу, пока отец не успел меня окликнуть.

Песок был черный и обжигающе горячий, поэтому я уселся на доску. Я видел, как отец прокатился на нескольких волнах. Он поднимался вверх по стенке волны и вместе с гребнем спускался обратно к подошве, а полученное ускорение вновь подбрасывало доску наверх и подсаживало на гребень.

Мы пообедали в ресторанчике на верхнем этаже, куда вели те самые ржавые ступеньки. Уселись как были, в мокрых шортах, за обтянутый свиной кожей столик, и утонченная мексиканская парочка придирчиво разглядывала наши запачканные песком ноги и спутавшиеся от соли волосы. Отец поглядел на парочку, а потом на меня.