«Для чего, скажи мне, — вопрошал святитель,— ты носишь шёлковые одежды, ездишь на златосбруйных конях и украшенных мулах?.. Бессловесные лошаки украшаются, а бедный, томимый голодом, стоит при дверях твоих, и Христос мучится голодом!»

Но во времена святителя, как и во многие другие эпохи, как и сегодня, богатство и успешность в жизни считали основной добродетелью, которая вполне может заменить все прочие, а потому требовать от богатого ещё и праведности было и есть признак дурного тона.

Святителю казалось, что настоящий христианин не должен иметь невольников — говорящий человеческий скот. Братская любовь во Христе между господином и рабом — вещь, по его мнению, более чем сомнительная. Однако он не настаивал на непременной и всеобщей отмене рабства, он только убеждал свою паству понемногу отпускать рабов на волю. Но и это было слишком радикально для Царьграда.

Святой архиепископ мечтал о возвращении к древнехристианским нравам, когда всё в общинах было общим, но ясно понимал, что в новое время такое вряд ли возможно. Без подлинного братства, без любви к ближнему имущественное равенство — хуже рабства, а такая любовь — великий дар Божий, о котором только мечтать и остаётся… Однако и сами мечты святителя казались кому-то весьма опасными.

Следует понимать, что Иоанн Златоуст вовсе не был революционером по натуре, не приветствовал народные возмущения. Да, он объявил войну Константинопольской императрице, но лишь тогда, когда она, забыв о своём священном царском призвании стоять над всеми классами и судить всех нелицеприятно, открыто перешла на сторону имущих. «…Богатому царь нисколько не вредит… тягостями, а причиняет зло бедным, как бы поистине стесняясь богатых… Царь, даже и повелевая облегчить подати, приносит пользу больше богатым, нежели бедным, а поступая напротив (тем более), вредит имеющим мало; потому что богатому немного может повредить тяжесть податей, а домы бедных она, как поток, разрушает, наполняя селения воплями, и ни старости не жалеют сборщики податей, ни вдовства жен, ни сиротства детей, но бесчинствуют во всё время, как бы общие враги страны, требуя от земледельцев того, чего и земля не производила».

Словом, почитая власти, святитель Иоанн никогда не обожествлял их: правда Божия и любовь к ближнему были для него всегда на первом месте, а деление общества на богатых и бедных всегда казалось ему нарушением Божией правды и грехом против любви к ближнему. «…Поистине царь есть тот, кто побеждает гнев и зависть, и сладострастие, подчиняет все законам Божиим… Такого мужа я желал бы видеть начальствующим над народами… потому что кто подчинил душевные страсти разуму, тот легко управлял бы и людьми согласно с божественными законами, так что он был бы вместо отца для подчиненных, обращаясь с городами со всякою кротостью».

Но настоящий гнев Златоуст приберегал только для служителей Церкви, подпавших любостяжанию. Но и этого оказалось достаточно, чтобы, потеряв сан и почёт, отправиться в дальнюю ссылку и умереть там от непосильных скитаний, недугов и горя. Некогда простодушный архидиакон посоветовал своему архиепископу: «Не сможешь, владыка, исправить их (столичное священство), если всех не погонишь одним жезлом». Изгонять из столицы всё духовенство святитель, разумеется, не стал, зато духовенство руками светских властителей выгнало из столицы его.

Златоуст много заботился об устройстве благотворительности и совсем не заботился о пышных приёмах для провинциальных архиереев; за это, например, епископ Акакий Верейский прямо пригрозил святому мщением. И мщение это не замедлило. Святитель кормил бедных, но не приглашал на свои обеды столичную знать; за это на него писали доносы императору. Богатые потому и богаты, что не хотят расставаться и с малым: с приглашением на торжественный обед, с участием в праздничном приёме… Прежние константинопольские владыки не лишали их этого — Иоанн лишил, следовательно, он должен быть наказан. И он был наказан.

Отправляясь в изгнание, Златоуст напомнил народу слова горячо почитаемого им апостола Павла: «Чего нам бояться? Смерти ли? — Но мне еже жити — Христос, и еже умрети — приобретение». И добавил: «Изгнания ли бояться? — Но Господня есть земля и исполние ея! Бояться ли отъятия имений? — Но всем известно, что мы ничего не принесли с собой в мир, как ничего не можем и взять с собою. Я ни нищенства не боюсь, ни богатства не желаю, ни смерти не страшусь; молю только об одном, чтобы вы преуспевали в добром».

Простые слова: «Нищенства не боюсь, богатства не желаю». Многие ли сейчас осмелятся повторить их? А смелость тут не только в том, чтобы отказаться от некой роскоши, меру которой всякий понимает по-своему. Смелость в том, чтобы противопоставить себя миру, чья наибольшая заповедь: «Если ты такой умный, то где твои деньги?» Но «таким умным» святитель Иоанн никогда не был, «такой ум» он никогда не ценил… Он уважал только священное право каждого христианина оставаться безумным в глазах мира.