Весна наступала мощным прорывом по всему фронту, и она плевать хотела на человечество. На уцелевших деревьях набухали почки, уцелевшие птицы щебетали и пели, льды трещали на реках, а воздух наливался торжеством жизни сквозь сети пуль, сквозь занавес ракет, бомб, и снарядов, сквозь броню трупов…

Сидя в грязном окопе, чумазый, потный, весь в крови (своей – от порезов и разрывов собственной кожи, чужой – от коверкаемых бойней чужих человеческих тел), рядовой отдельной штрафной роты седьмой армии войск Справедливого Союза Леольh Фраh почти истерически недоумевал:

– Ну почему, почему Ему безразлично всё это?! Почему Он не вмешивается?! Или не знает?! Или не видит?! Или не слышит?!

Но выкрикивая мысленно эти вопросы, сквозь дикий грохот боя он ощущал душой гробовое молчание Вопрошаемого…

Вот снова вскочил командир и зовёт: «За Родину! За партию!». И неведомая пружина выдавливает Леольhя и сотоварищей из окопов. Но не всех, не всех. Не поднимается, например, весёлый Гришка-Вонючка… Ибо как же тут поднимешься, если оторвало тебе снарядом белобрысую голову?.. И Ваня не выпрыгнул из окопа… и Абраша… и Петро… и Сулейман…

Верисейские монстры, бронированные и напичканные электроникой, кромсали почву и палили в таких же союзовских монстров, за одним из которых бежал Леольh. Он оглянулся на мгновение, чтобы убедиться, что не попал в окружение, но…

…Лазарет вместе с врачом и кроватями был перевёрнут вниз головой, однако простыни и одеяла, вопреки закону гравитации, не свисали к потолку. Хуже того: никто и ничто не падало на последний…

– Зачем они его перевернули? – подумал Леольh и снова впал в беспамятство…

Когда он очнулся, лазарет уже перекрутили в нормальное положение. Сквозь дикие боли и шум в голове Леольh услышал человеческую речь на незнакомом ему языке…

Незнаком же ему этот язык был лишь потому, что это был язык, на котором его предки перестали говорить множество лет назад от сегодняшнего времени и множество лет вперёд, с тех пор как поселились в чужих краях, покинув Удею. Удею, которая сегодня превратилась в Верисею…

Откуда Леольh мог сейчас знать, что был контужен в последнем бою и пленён наступавшими верисейцами, которые переправили его южнее от фронта в тыл, в свой ближайший концентрационный лагерь смерти номер 3333, для возможного допроса и уничтожения? При досмотре в лагере, у находившегося в бессознательном состоянии Леольhя нашли документы, из которых выяснилось, что он, по происхождению, из вреев-эметистов, не подлежащих уничтожению в соответствии с политикой нацпартии Верисеи. Не уничтожались они, однако, при условии, что согласны признать идеологию государства Верисея, принести ему присягу и поработать на его благо, уничтожая врагов врейского народа. Потому-то и был направлен Леольh в лазарет того же лагеря на предварительное лечение…

Лишь один человек на Северо-Западном фронте Армии Верисеи ничего не ведал о поварихе Нимфе Манечке. Это был рядовой семь тысяч семьсот семьдесят восьмой пехотной бригады того же фронта Леонид Гройсшлемазлин. А значит, это был, и таковое принято считать хорошим тоном, её муж. Но может быть, слышал и догадывался всё же? Ведь он свою жену хорошо знал. А можетбыть, не хотел ведать?..

Как я от вас ни скрывал, вы, видимо, давно уже догадались, что Нимфа Манечка и Стефочка – это одно и то же лицо, одна и та же симпатичная, сексапильная блондиночка…

И лежал солдат Гройсшлемазлин в бомбовой вороночке под миномётно-ракетно-бомбовым же обстрелом на поле боя, и смотрел на на запыленную жёлтую ромашку, растущую под его носом, и думал себе так:

– Ой, ё-моё! Пуляют прямо в людей. Где уж тут вытащить этот проклятый камешек из ботинка. Только прижимайся к земле да моли Бога, чтобы пронесло… Пусть было бы, как было: самки, самцы… Раз к святости материнства и отцовства без этого нельзя… Балансировка на тонкой грани между животным и человеком… Так нет, им ещё и крови подай… На десерт.

Недалеко впереди, прямо на просёлочной дороге, разорвался миномётный снаряд. Леонид посмотрел в сторону дороги и увидел на ней одинокий, весь в глинистой пыли, чёрный башмак.

– На меня похож, – горько усмехнулся он.

Грохнулись несколько бомб и ракет, и от весьма неприличного шума их разрывов мысли Леонида настолько сдвинулись по фазе, что он вдруг вспомнил, как линчевали в далёкое мирное время чёрного уданца в верисейском автобусе за то, что он говорил по мобильнику позади водителя. Потом выволокли из автобуса и бросили на дороге, а вместо него на следующей остановке зашла врейка, уселась на то же место и стала громко кричать в свой мобильник… При всеобщем молчании…

Обстрел несколько стих, и по команде бойцы бригады побежали вперёд, к дороге. Побежал и рядовой Гройсшлемазлин. Вот и дорога с одиноким башмаком. Послышался вой бомбы и затем её взрыв. Раскалённый осколок попал в грудь Гройсшлемазлину, вырвал его несчастное сердце и оно, всё в крови, шлёпнулось рядом с его бездыханным и тоже окровавленным телом. В это же время задул огорчённый ветер, и с усталого неба стал потихоньку накрапывать стеснительный дождичек. А на произошедшее всеми дырочками своей шнуровки с ужасом смотрел промокший и дрожащий от холода одинокий башмак, и его шнурки казались струйками чёрных слёз…