— Да, я знаю, — с трудом выговорил Ратлидж и направился по коридору к лестнице.

От горя у него перехватило горло. Росс был умен и красив, ему суждено было блестящее будущее в отцовской архитектурной фирме. А вместо этого он лежит на дне морском в окружении покореженных металлических обломков… Еще один моряк, чью гибель увековечивает на земле лишь военный мемориал. Ратлидж узнал о гибели Росса во Франции, теплым весенним утром, предвещавшим очередную газовую атаку. Времени на то, чтобы оплакать Росса, у него не было. Такая возможность на фронте выпадала редко.

Мораг принесла ему горячую воду и чистые полотенца. Она стояла на пороге его комнаты, сжав руки перед собой, и ждала, когда Ратлидж поднимется и подойдет к ней. Мораг не сводила взгляда с его лица. Она помнила его совсем маленьким, ругала его за проказы, приберегала для него пирожки после чая, лечила царапины и чинила рубашки, которые он рвал, лазая по деревьям. Ратлидж не имел права отводить взгляд. Он улыбнулся.

— Значит, на войне тебя ранило?

— Все раны вполне излечимы. — Ратлидж допускал ложь во спасение.

Но Мораг, видимо, прочитала у него на лице нечто большее.

— Да, так ты и в письмах писал, но ведь в письмах всего не скажешь, верно? Я хотела посмотреть сама… — Помолчав, она вдруг спросила: — Ты, наверное, грезишь?

Он молча кивнул.

— Да. Так я и думала. Ничего. Это пройдет. В свое время, когда Господь пожелает.

Следом за ним она вошла в комнату, разгладила полотенца на вешалке, поправила занавески, чуть передвинула кресло, обитое английским ситцем. Потом тихо сказала:

— Ты уж поосторожнее с самим-то, ладно? Он ведь до сих пор сам не свой… Наверное, ты уже заметил, как сильно он сдал.

Ратлидж действительно заметил перемену. В волосах крестного появилось больше седины, складки в углах рта углубились, под глазами залегли темные круги.

— Тревор состарился, но не от возраста.

— Вот именно, — кивнула Мораг. — Не позволяй ему сидеть и вспоминать…

— Не позволю.

— Утром спускайся ко мне на кухню.

— Приду, а как же, — ответил Иен, и Мораг широко улыбнулась.

— В воскресенье испеку тебе к завтраку горячие лепешки, — пообещала она. Лепешки были напоминанием о детстве. Она стала спускаться по лестнице, чтобы закончить приготовления к ужину.

В тот вечер Ратлидж и Дэвид Тревор после ужина засиделись за портвейном. Тревор достал книгу, присланную ему молодым архитектором, который поступил на работу в его фирму в 1912 году. А через пять лет, в 1917 году, Эдвард Харпер погиб. Его вместе с полудюжиной солдат разнесло в клочья, когда рядом с ними взорвалась повозка с боеприпасами.

— Скажи-ка, что ты об этом думаешь. — Судя по тому, как крестный бережно развернул книгу и протянул ее Ратлиджу, тот понял, насколько высоко Тревор ценит подарок.

Даже на фронте, во Франции, Харпер ухитрялся рисовать. Он набрасывал акварелью то, что его интересовало, — портреты людей разных званий и подразделений, с которыми он знакомился на войне. Ратлидж любовался африканскими егерями, малайскими кули, французскими драгунами, самоуверенным австралийцем с дерзкой улыбкой. Он долго рассматривал портрет сикха из Восточно-индийского полка в противогазе, его пышная черная борода окаймляла противогаз как пышная оборка. Дальше шли наброски индусов в разнообразных тюрбанах — из всех провинций, откуда на фронт прибывали индийские части. На стороне французов воевали спаги, легкие кавалеристы, — уроженцы Алжира, Туниса и Марокко, они собирали трофеи. Далее Ратлидж увидел шотландцев в килтах и бельгийского пехотинца в необычном шлеме. Все портреты обладали бесспорной индивидуальностью, все давали представление о характере персонажей. Рисунки служили доказательством примечательного таланта.

— Чудо! — восхитился Ратлидж, не кривя душой. Помимо всего прочего, акварели Харпера служили отличными иллюстрациями к парадной стороне войны, радостной и пестрой, без убитых, раненых и ужасов. Такие рисунки спокойно можно послать домой. Правда, этого Иен Тревору не сказал.

Ратлидж листал страницы альбома, вспоминая всех, кто погиб у него на глазах. Сколько же талантов зарыто в землю, сколько несбывшихся надежд! И чего ради? Хотелось бы ему знать…

— Я помещу их в рамки и повешу на работе, — заявил Тревор. — Будет тоже своего рода мемориал… — Осушив бокал, он неожиданно гневно продолжил: — Какая бессмысленная потеря! Господи, сколько же людей погибло напрасно!

И Ратлидж, глядя в лицо крестному, понял, что он думает о своем сыне.

Как ни странно, выходные стали целительными для них обоих. Рано утром они выходили на прогулку, потом сидели у камина и неспешно беседовали, выводили собак в лес побегать и поиграть, по общему согласию оставив ружья дома. Хватит с них смертей и убийств…

Хэмиш, никуда не исчезавший, почти все время помалкивал, как будто и он тоже находил радость в разносторонних интересах Тревора и его мягком юморе. Интересно, подумал Ратлидж, понравились бы они друг другу? И способно ли его драгоценное, пусть и ненадежное, умиротворение удержать Хэмиша на расстоянии вытянутой руки. Но стоило Ратлиджу остаться одному, все возвращалось на круги своя. Сила его духа снова подвергалась испытанию.